То «заика», то «золотуха»

— Вам знакомо — это? — Пробасил сорокалетний мужчина-человек, Дмитрий, как он уже успел до этого и сам представиться, сливаясь во тьме тёмно-серой бетонной камеры с одним лишь окном у потолка: и то — с решёткой! Света было в общем — не так много. Разве — ещё от электрической тёмно-серой же лампы с ядовито-жёлтым светом, что то и дело «ворочалась» на своей пластиковой чёрной ручке-ножке: крутясь между его светло-серым деревянным побитым столом, таким же стулом и лицом, непосредственно, самой девушки, сидевшей перед ним, и кому и был обращён вопрос, слепя и застилая всё какой-то белой желтизной

. Сам он был одет — в темно-синюю форму из: пиджака, рубашки, галстука и брюк; на голове же его — была фуражка, а на ногах — чёрные лакированные туфли на небольшом квадратном каблуке. Всё же пространство его смуглого и полного лица, казалось, занимали только: высокий и морщинистый лоб, толстые, обвисшие щёки, нос-картошкой, прорезающий его и девушку же, словно насквозь и «тупым» же ножом, серо-голубые глаза, какими-то и клиньями, не то и гвоздями добивая за ним, чёрные густые брови, «в цвет» же бритых висков, и чёрные же короткие ресницы, укрывающие затем и всё же, как и её же всё наскоро же сооружённый и забитый им же — гроб паники и страха, настоящего ужаса, словно и выжженной чёрной же травой; пока и массивный же угловатый подбородок — сгребал земли, а большие руки — закидывали ею её! Ведь и в который уже раз, но точно и не в первый, он спрашивал её об этом здесь и сейчас, тыкая и стуча своими пальцами-сосиками — по фотографиям в прозрачных файлах, разложенных на его же столе: перед ним и ней. Вот только и свет лампы — сильно бликовал на них: не давая рассмотреть людей на них. Так же, как и не давая рассмотреть предметы и вещи — в белых и прозрачных целлофановых пакетах: что-то было тёмным, тканевым и мутным, а что-то — металлическим и ярким, так и, наоборот же, ещё «блестя» — как в свете софитов, отливая своим серым и не

своим красно-чёрным, грязно-кровавым; будто и запёкшаяся кровь! «Стоп!.. Красный? Это что, и правда, «кровь»?.. Но чья и?.. Неужели — моя?!..». Но и смотря же в свой силуэт — девятнадцатилетнего человека и девушки

; всматриваясь и в мелкие детали, мелочи, расплывчатые и черты своего же лица, на тех же всё глянцевых карточках, Ксения не видела: ни ран, ни синяков; ни и тем более — порезов с кровью! Только: свои же тёмно-каштановые волосы, чуть ниже ушей, что были растрёпаны и грязные, лицо, когда-то смуглое и полноватое, бледное и сухое, так и словно бы — ещё увядающее и усыхающее, скулы, как и никогда ранее, продирающие кожу щёк, нос — ставший ещё более сгорбленным, увеличившись будто в горбинке, как и ямочка посередине угловатого подбородка — глубже, а узкие губы — истощённей и суше, растресканней

из-за постоянных покусываний, тёмно-карие глаза — будто и ещё больше почерневшие, отдав весь свой свет и блеск, разменяв и хрусталики — на полноту и глубину, черноту же зрачков, пока и высокий же лоб — прямо-таки и обтянул кость черепа, а тёмные широкие брови — то и дело хмурились, сводясь на переносице и над ещё и покрасневшими яблоками глаз, с сощуренными и сведёнными между собой распухшими веками с короткими чёрными ресницами. Весь её вид говорил, да и «кричал» — об обезвоживании и сухости; болезненности — всего и сразу. Но и его же и остальных — интересовало иное: совершенно незнакомое ей. Но и, как видно всё, знакомое — ему и им!

— Нет! — Вновь твёрдо произнесла девушка, заламывая свои бледные и длинные пальцы рук: насколько это было возможно — в съехавшей с плеч чёрной вязаной кофте и металлических же наручниках; пока и сами же руки — были сведены за спиной и спинкой же серого деревянного стула. Белая футболка, ещё оставшаяся таковой и на ней, казалось, уже и зря, и не в сравнении же ещё с робой, ведь и ещё больше холодила. И пусть под низом был ещё и белый же комплект нижнего белья — она словно была голой; и сидела же в оковах с цепью, как и на цепи, нагой: без них, тёмно-синих джинс и чёрных кроссовок!