То «заика», то «золотуха»

— Сучий же ты потрах и сексист-мизогинист!.. У тебя что, на почве ненависти — уже совсем крыша поехала и слетела кукуха? Ты «кем» — себя возомнил тут, вообще?! Ещё и меня — ругаться заставил! Кровь он увидел… Да нет на руках — «крови». Нет! Это — вода. Вода — от дождя и… с улицы. И в машине была — от него же!.. С этой долбанной дырявой крыши. А Стас жив — он в командировке!.. Приедет — сегодня-завтра. Точно! Он приедет — и всё разрешит! Вот она — веточка: он вытащит нас из этой топи и трясины.

— Я не верю вам!.. — Отрицательно замотала головой девушка. — Он жив. Он просто в командировке — и приедет сегодня-завтра!.. Вы — что-то путаете.

— Нет!.. Это вы — что-то путаете. И самое главное — пытаетесь

запутать нас!.. Что ж… Не хотим, значит, «помогать следствию», да? — И тут же его губы исказила злорадная полуулыбка-полуоскал. — Хорошо… Охрана!.. Выведите её. Завтра — продолжим!

— Бред собачий!.. Какая «кровь»? Какое «убийство»?!.. Стас — «жив». Пусть они — позвонят ему!..

И в помещение сразу же вошли двое молодых ребят в той же тёмно-синей форме, и каждому же из них было в промежутке — между тридцатью-тридцатью пятью годами, не больше, со светлыми и тёмно-каштановыми кудрями, торчащими из-под фуражек и их козырьков, соответственно; и с лицами — словно бы утянуто-вытянутыми и выточенно-выскобленными, выровненными: от угловатых скул, длинных острых носов и массивных подбородков — до ровности и почти «бесформенности» узко-низких лбов, как и губ.

Но и решив всё же немного размять затёкшую шею и заодно чуть дотошней рассмотреть ребят, Ксения уловила только светло-голубой взгляд темноволосого же Андрея, как она уже затем поняла и мимо фраз, ему было от силы — лет тридцать; и тёмно-карие же глаза светловолосого Кирилла

, которой был чуть постарше и, видимо, замыкал этот их «возрастной ряд» своей цифрой — тридцать пять. И да, может, и вполне — она и ошибалась. Но и как на вопросы, так и на банальный же «личный интерес» — сил хватило не на много; ровно настолько же — насколько и во вздёрнутом положении шее же: на минуты две-три. Дальше — она решила просто не трещать позвонками и не выкручивать до скрипа мышцы и вовсе опустила голову вместе с лицом в каменный серый пол под собой. В то время как и сами ребята — уже подскочили к ней, подняли со стула, пристроившись с обеих сторон от неё и взяв под локти, развернули к железной двери и повели её же к ней.

— В «одиночку» — её. Пусть подумает — над своим поведением!.. Да, дорогуша, в твоих же интересах рассказать нам всё — как было: на самом деле. И, может быть

, суд… так же, как и мы… смилостивится над тобой!.. — Слетело ядовито с его губ и языка «на прощание», больно ударившись ей в спину и проткнув же её отравленной острой стрелой. Но она уже была далеко в своих мыслях — и слушала же всё отдалённо: не слыша ничего.

— Только я имею право — обращаться к тебе на «ты», сукин ты сын!..

И, рухнув, не без «помощи» двоих «из ларца», может, даже и «одинаковых с лица», кто таки и всё же знает, в своей серой бетонной камере за железной же дверью с решёткой и «кормушкой» в ней и без единого источника света, разве — со светящимися в белом же свете луны, пробивающимся через единственное окно под самым потолком и с решёткой же, хоть и ржавыми — унитазом и раковиной, на свой серый же старый матрас в какую-то и грязно сине-зеленую же продольную полоску, она тут же погрузилась в сон.

*