Точка невозврата

— Я видел всё от начала до конца, — сообщил ему Беркман. — И ты на первых полосах газет.

Кира посмотрел на меня и снова на Беркмана, поморщившись от быстрого движения. Его голос звучал негромко.

— Насколько плохо?

Шеф вздохнул и кивнул.

— Есть где спрятаться на пару недель, пока не утихнет?

Я взглянул на Киру.

— Вообще-то есть. Повернувшись к Юми и Сэлу, я спросил: — Ничего, если мы с Кирой поедем в хижину? Ему нужен абсолютный покой, а там так хорошо.

Юми кивнула и улыбнулась.

— Конечно. Отличная идея.

Кира попытался сесть, но скривился и схватился за бок, ложась обратно на постель. Я тут же потянулся к нему, не зная, где могу коснуться.

— Ты в порядке?

Он медленно выдохнул и кивнул.

— Как мы уедем? — пробормотал он, глядя на меня. — Если все знают...

Юми фыркнула.

— Я отправлю твоего отца на пресс-конференцию. Он может выслушать всё, что они захотят сказать.

Сэл закатил глаза, и я не смог сдержать смешок. Беркман расплылся в улыбке. И даже Кира приподнял уголок опухших губ.

Я взял его руку и заявил:

— Мы выйдем отсюда с высоко поднятыми головами. Я больше ни от кого не скрываюсь.

Глава 17

Беркман подал идею устроить спонтанную пресс-конференцию у главного входа в больницу, чтобы мы смогли незаметно ускользнуть. Кира решил, что не желает встречаться с журналистами, и я не посмел бы спорить. Спасибо и на том, что нас не выследили папарацци, жаждавшие заполучить фотографии «золотого мальчика» лос-анджелесской полиции с парнем. Хижина стала нашим умиротворяющим, отдалённым и обособленным местом. Идеальным.

Первые три дня после возвращения из больницы Кира был молчаливым и замкнутым. Большую часть времени он просыпался только для того, чтобы снова задремать. Но сон его был беспокойным. Он ворочался, крутился и подскакивал в холодном поту, тяжело дыша.

Неделю назад Кира съедал конские порции еды и не желал принимать даже «Тайленол» (прим.пер.: популярное в США болеутоляющее). Теперь же он не ел практически ничего и глотал обезболивающие таблетки не глядя. Его движения стали неспешными и болезненными. А ещё он хотел, чтобы я постоянно находился рядом.

Врачи предупредили, что приступы депрессии, злости и отчаяния будут происходить часто. Главное — не принимать их близко к сердцу. Кире назначили встречу с полицейским консультантом, помогавшим разобраться с последствиями травмирующих событий. Беркман настоял на записи для всех четверых: Киры, Анны, Эви и Рэйчел. Кира обещал, что придёт, но больше эту тему не поднимал.

В основном, дни мы проводили на террасе, в креслах, в окружении деревьев и с видом на горы.

Кира лежал между моих ног на спине, устроившись головой на моей груди. Несмотря на мирную тишину, его молчание меня изматывало. Я не хотел принуждать Киру к разговору. Но не мог выносить тяжесть вины за пережитые им события.

Я извинялся. Повторял сотни раз. Он отмахивался, отвечая, что едва ли в этом была моя вина. Но непрекращающееся молчание намекало на обратное. Я пытался не ставить самого себя в центр внимания. Ведь здесь речь шла не обо мне. В этой истории главным был не я.

А Кира.

Но к концу первой недели я практически убедил себя, что он собирается меня бросить. И глубоко в душе верил, что для него так будет лучше.

— Ты в порядке? — Тихий голос Киры оторвал меня от размышлений.

За неделю его глаз почти пришёл в норму, хотя над бровью остался шрам. Лицо всё ещё было покрыто синяками, но они бледнели. Порезы заживали, рёбра продолжали ныть, а левая рука болела и чесалась под гипсом. Я слабо улыбнулся.

— Да, всё хорошо.

Кира приподнял бровь. Он знал, что я вру.

— Расскажешь, в чём дело? — негромко поинтересовался он.

Я не мог. Не желал начинать этот разговор. Его неминуемое прощание меня прикончит. Так что взамен я ответил вопросом, меняя тему.

— Хочешь пройтись? Ты не выходил на прогулку целую неделю. Не говоря уж о пробежке.

Кира помотал головой.

— Если ты хочешь вернуться в город, мы можем, — произнёс он ни с того ни с сего.

— Что? — Его заявление меня удивило. — Я не хочу уезжать.

— Тогда почему ты на меня не смотришь?

Я помрачнел и после долгого молчания еле слышно прошептал:

— Не хочу, чтобы ты уходил.

Повисла тишина. Через какое-то время я поднял на него взгляд. Кира выглядел... сбитым с толку.

— Что? Почему ты говоришь подобное?

— Я не обвиняю тебя за то, что ты считаешь меня виноватым, — сказал я. — То есть, если бы не я и не моя работа, ничего бы...

Пальцы, прижатые к моим губам, остановили монолог.

— Я тебя не виню, — тихо, но уверенно заявил он. — Ты сам это делаешь.

— Но тебе следовало бы обвинить меня.

— Прекрати указывать, что я должен чувствовать!

Его гнев оказался неожиданностью.

— Прости...

— И перестань извиняться! — повысил голос Кира.

После недели молчания как по щелчку разверзся поток. Кира кричал на меня из-за чувства вины и постоянных извинений. Стучал пальцами по своей груди, говоря о мыслях, крутившихся в голове во время пыток, и о том, что он мог думать лишь обо мне. Он орал, что я не должен чувствовать вину, потому что он бы прошёл через всё заново, если бы пришлось.