Точка сборки

Абё восседает прямо напротив входа, на хозяйском месте. Она и правда стара, намного старше Абая. Упрямый подбородок, вытянутое волевое лицо, морщины и высокий головной убор из платков, батожок в руке, отполированный временем, мужчины, сидящие вокруг огня перед ней, – все это делает ее древней такой королевой, оставляющей своих подданных. Она не пригласила ни одной женщины и так задала прощальному пиру размеренный и торжественный ритм. Ее совсем не жалко, Сашок глядит на Абё с почтением, любуется.

«А это точно, что я сижу здесь?» – думает Сашок.

Смолистый и травяной дух, запах стариковской одежды и исходящей паром баранины, аромат нагретой весенней тайги, приходящий из леса. Темные лица, кожаные самошитые обутки с торчащими из голенищ войлочными чулками, абайское седло и уздечка у входа, белый подсоленный чай в пиалах. Еще не ушедшие из сознания пегие просторы высокогорья, каменные цирки и подскакивающие силуэты косуль, росомаха, ковыляющая по сверкающей белой долине. Глазированные гольцы под небом цвета кёк. Скрип саней и череда скользящих по небу мороженых лиственок, сытный дух лошадиного тепла и сена в деннике на морозе. Сашка начинает чуть мутить от обилия всей этой информации, которую он не успевает переварить. Он боится, что не удержит ее.

«Я и правда здесь и сейчас? Как бы проверить?» – думает Сашок.

Так в детстве бывало. Штормит от огромности мира, от впечатлений. Звуков, картинок и запахов. Их становится слишком много, и они делаются назойливыми. Кажется, что не справишься с ними. И хочется вернуться назад, в привычное, по которому, не замечая, скользишь глазами, не слыша, отсеиваешь, как шум машин за окном или работу маминой стиральной машины.

Но Сашок молодой и здоровый. Он справится.

Отрывает зубами кусок душистого (даже слишком душистого) мяса с ребрышка и опять смотрит вокруг.

Потом Абё выходит из аила и провожает своих рыцарей, которые медленно взбираются в седла, разбирают поводья.

Сашок опять свидетель чего-то. Он опять не уверен в реальности, но стоит и смотрит. Нужно, чтобы кто-то вызвал лифт, чтобы кто-нибудь сказал: «Я позвоню завтра», или «Все будет хорошо, не волнуйтесь», или какую-нибудь другую стандартную, привычную фразу. Но тут жизнь слишком похожа на выдумку, и Сашок с трудом справляется с этим.

Тут старики сидят на конях, а у порога странного круглого жилища с крышей из древесной коры стоит, опершись на палку, старуха, прощается со всем этим огромным миром, который переполняет Сашка. Старики сидят молча – ровно, выпрямившись в гордой позе, или бочком, склонившись и опершись локтями на луку седла, или поигрывая чумбуром[7]. Смотрят на нее сверху, и глаза у них веселые, можно даже сказать, лукавые. Абё улыбается и слабо замахивается на них своей палкой.

Один говорит: «Тье, барах»[8], они разворачивают коней и выезжают через ворота к ручью, рысью, рассыпая брызги, вылетают на другой берег, а сами совершенно неподвижны в седлах – это красиво.

На следующий день Абё уезжает в больницу и там через неделю умирает.

В июле Абай учит Сашка отбивать литовку, косить и метать стог. Сначала Сашок косит на казенном покосе, они с Витей варят себе днем чай на костре, потом опять пыхтят с непослушными косами, втыкают их в кочки и кабаньи покопы. Потом рабочий день заканчивается, Сашок бежит в Ташту-Меес на абайский покос, где начинается самое интересное.

Там уже висят на лиственнице тонко отбитые, острые как бритва, сточенные за много лет литовки. Сашок берет одну и идет вниз по склону, широко захватывая траву – тут она невысокая, косится легко. Абай идет рядом, заглядывает сбоку, советует, поправляет: «Стой, маленько вот так», «Пятку прижимай», «Так худо, так не надо нагинаться».

Отбирает литовку, сует другую, наточенную, опять идет рядом. Что-то еще говорит, потом замолкает, отстает, смотрит. Поворачивается и идет к костровищу, где у него под деревом все аккуратно и уютно уложено – седло, кожаные мешочки с чаем и солью, котелок, в выпирающий из земли корень вбита наковаленка. Обтирает литовку пучком травы, садится на потник и стучит молотком, выправляя невидимые неровности на лезвии.

А коса у Сашка в руках уже косит сама, без абайских советов и даже Сашкиных усилий. Иногда кажется, что она сейчас вырвется из рук и продолжит резать траву с приятным хрустящим свистом, безо всякого человеческого участия. Что раз ты не выпускаешь ее из рук, то она еще и тебя тащит за собой, а ты только получаешь удовольствие от хорошей работы, от ровного прокоса, от того, какой аккуратный рядок уложенной травы остается позади.

В другие дни они сгребают сухое сено и возят копны на коне вниз к ручью, подталкивая сзади вилами. Сверху нависает маленькая гора Сойок, что значит «позвонок».

Потом Сашок длинными вилами подает пласты сена наверх, на стог, а Абай топчется там и укладывает их. Травяная пыль летит сверху, сыплется за шиворот, липнет к потному телу.