Точка сингулярности

«В конце концов, на черта мне этот Разгонов?» — подумал Тимофей.

Но все равно ещё несколько дней продолжал грустить и печалиться.

Потом закрутила какая-то мелкая суета, потом все утихло на добрую неделю. Ну а после начались такие события, что про Разгонова и вспоминать не захотелось. Редькин уже научился понимать: если астральная материя вокруг него разглаживалась, расслаблялась, окутывая все ленью и монотонностью, значит, это такая специальная пауза, передышка, и за нею последует чудовищное уплотнение времени, немыслимые навороты — ни одному шизу мало не покажется!

Глава девятая. Петтинг по-оклахомски

Это случилось в пятницу, ноябрьским вечером, ровно в десять, когда он вышел на бульвар один, без Маринки. Погода была отвратительная: непрерывный мелкий дождик и ветер. Даже Лайма трусила по переулкам как-то без удовольствия, тянула на любимый бульвар, но без обычного энтузиазма, словно чувствовала: нет там никого, тоска. А там и впрямь никого не оказалось. Бывали такие совпадения. Кто-то на дачу уехал, несмотря на мокротень и холод, у кого-то дела, другие просто поленились, вывели псов на минутку возле дома и обратно — с какой радости мерзнуть-то? Потом Редькин разглядел: в гордом одиночестве дефилировала меж черных от сырости деревьев одна лишь Юлька со своим уже промокшим, а потому жалким на вид Патриком.

Сердце замерло на секундочку и тут же застучало чаще.

— Привет, — сказал Тимофей.

— Привет.

— Ну и погодка!

— Ага.

Разговор не клеился. Тимофей косо посматривал на Юльку, пряча лицо от промозглого ветра и думал, что сегодня она как-то по-особенному хороша. Этакая упрямая красота наперекор стихиям, наперекор тоске и всем жизненным неурядицам. Во, на какую романтику потянуло! Тимофею сделалось тепло и уютно. Даже не надо было ни о чем говорить. Просто вот так идти с ней рядом — и все. А главное, что и Юлька не испытывала ни капли неловкости от их молчания. Он это чувствовал безошибочно. Девушка не то чтобы думала о своем, а именно молчала с ним вместе.

Перехватив один из его восторженных взглядов, Юлька улыбнулась широкой счастливой улыбкой и сказала вдруг:

— А пошли ко мне!

— К тебе? — растерялся Тимофей.

Теперь его сердце провалилось куда-то и просто перестало подавать признаки жизни.

— Ну да. Чего тут шляться под дождем? — очень просто пояснила Юлька и добавила с совсем уж обезоруживающей откровенностью: — У меня дома нет никого.

Хитрый моторчик вновь проснулся и стал гонять по телу горячие потоки крови с невиданным и все возрастающим энтузиазмом. Тимофей с трудом протолкнул сквозь перехваченное горло одно лишь слово:

— Пошли.

— Выпьем чего-нибудь, — мечтательно продолжала Юлька.

— Нет, — грустно отринул это предложение Тимофей, рискуя разом все испортить. — Я сегодня не могу. Мне ещё за руль садиться.

Вранье было беспардонное и неприкрытое, он даже не успел придумать легенду, куда в такую позднь можно ехать. Но ведь немыслимо же просто взять и признаться, что он боится Маринкиных вопросов и последующего скандала. Вообще-то, прийти с бульвара выпивши — дело более чем обычное, но сочинять, будто пил с Гошей и Олегом, слишком рискованно, потом обязательно где-нибудь выплывет и тогда… Страшно подумать! Лучше уж не пить вовсе. Да и зачем — в такой-то вечер? Он уже и без вина пьян от Юлькиных сверкающих глаз, от её неожиданных слов и нежных, полураскрытых в улыбке губ…

Тимофей просто не узнавал себя. То, что мир вокруг него планомерно сходит с ума, сделалось уже почти привычным. Но то, что и сам он пытается не отставать, казалось пока ещё диким. Бандиты, наезды, убийства, загадочные звонки, всполошившиеся частные детективы, шизнутые психологи, тайники в квартире, ни на что не похожие персонажи, появляющиеся вокруг, — от всего этого в принципе можно было отгородиться, не замечать, выкинуть из головы, но Юлька!.. Эта чумная девчонка заставляла Тимофея сходить с ума вместе с нею. И такое, любовное безумие уже откровенно выходило за рамки допустимого, Тимофей как будто бросал на крутом спуске не только руль, но и педали, да ещё и глаза закрывал для полноты ощущений. И вдруг он понял: Юлька — это одновременно и верхушка безумной пирамиды и единственный выход из пучины безумия. И вся эта, такая внезапная страсть служила ему последним островком рационального, доброго, чистого, правильного в страшном море абсурда. Она была последним шансом пробудиться от кошмара, в котором убийства расследуют сотрудники медицинского центра, сексуально-эзотерическую литературу печатают на оборонных заводах, рукописи давно изданных романов прячут в чужих сортирах, а порнокассеты продают в булочной.

И он смотрел на Юльку с восторгом и нежностью. А она звала его к себе и с детской непосредственностью предлагала выпить. Да, именно так! Именно с детской, и именно выпить.

— Я правда не могу сегодня, — повторил Редькин, как бы уходя от первого, автомобильного объяснения и намекая на нечто более печальное и интимное.

— Нет, так нет. Можно и кофейку, — Юлька была невозмутима. — Согреться-то надо.