Только сегодня

Затем он поведал мне о своих горьких попытках объяснить Оливии, что же произошло между мамой и папой, ведь она в то время была еще совсем малышкой. Он пожаловался, что Алекс вела себя нарочито холодно на их встречах с адвокатом по разводам. Он признался, что плакал, когда она получила полную опеку над дочерью. У меня сложилось впечатление, что Рич еще никому не рассказывал полную версию этой истории – от начала до конца, поскольку было видно, что он подыскивает нужные слова, как будто выуживает их из какого-то глубокого, тихого озера. То обстоятельство, что мы ничего не знали друг о друге, одурманивало, позволяя нам быть предельно открытыми и абсолютно свободными, не опасаясь ни дальнейших последствий, ни предвзятых суждений.

– Не возражаешь, если я закурю? – спросила я.

Желание выкурить сигарету под вино терзало меня в течение последних сорока пяти минут, но я посчитала невежливым прерывать исповедь Рича.

– Если хочешь, – сказал он. – Но давай выйдем на улицу.

Он надел войлочные тапочки – такие можно носить как дома, так и на улице, и стоят они не меньше сотни фунтов. Я не сдержалась, чтобы не съязвить на их счет. Рич воспринял мою эскападу спокойно.

– Примерь, – предложил он, скидывая тапки со своих ног в мою сторону. – Тебе понравится.

Я примерила. Тапочки оказались чрезвычайно удобными.

– Вот гадство, – насторожилась я. – Подожди, я где-то слышала, что сразу перенимать все буржуазные привычки опасно. Может, мне лучше оставить этот шикарный бокал натурального вина, если уж я нацепила эти туфли?

Рич расхохотался.

Сад был небольшим, но красивым: в старой кухонной мойке рос розмарин, а в вазоне из оцинкованной стали – оливковое дерево. Мы сидели за круглым столом на подернутых ржавчиной стульях, и я ощутила разочарование, прикинув, что ему будет неудобно целовать меня с такого расстояния. Я курила и потягивала вино – превосходная комбинация.

– Не хочешь остаться на ночь? – спросил Рич.

В этом не было ни похоти, ни самонадеянности, просто жест великодушия. Я бы не удивилась, если бы он отправил меня в гостевую спальню.

– Если это удобно, я с удовольствием.

Он кивнул и наклонился, чтобы вырвать сорную траву, проросшую между плитами. Пучок выдранного сорняка он бросил на крохотную полоску газона. Этот незначительный поступок тронул меня. Мне показалось, вот так должны вести себя взрослые люди.

Рич одолжил мне зубную щетку и полотенце. Я привела себя в порядок и пришла в его комнату в одной футболке и трусиках. Он откинул одеяло, чтобы я могла лечь. По стенам поплыли наши тени в теплом свете ночной лампы. Он убрал волосы с моего лица.

– Если тебе нужно, можешь пожить у меня, – прошептал он, целуя меня, несколько часов спустя, уже глубокой ночью.

– Ты уверен? Не хочу, чтобы это отразилось на Оливии, ну, знаешь, смутило ее или что-то в этом роде.

– С ней все будет в порядке, – сказал он, нежно поглаживая мне шею. – Она проводит со мной только одну неделю в месяц. Черт, у меня здесь не было женщины с тех пор, как мы с Алекс расстались. Я думаю, Оливии будет приятно, если в нашей компании появится еще одна девушка.

Рич назвал меня одновременно и женщиной, и девушкой. В качестве пожелания спокойной ночи он поцеловал мои веки.

В воскресенье вечером от Генри пришло сообщение: Привет. Я только уютно устроилась на диване под флисовым одеялом с чашкой горячего шоколада. По телевизору шел старый мюзикл. Рич на кухне готовил нам еду. Я ждала, что Генри напишет дальше. Успел начаться и закончиться целый джазовый номер, но сообщений больше не было. Поэтому я написала сама: Не волнуйся. Я ушла.

Телефон тут же зазвонил – это был Генри. Я не ответила. Он позвонил еще раз.

Подожди, – послала я эсэмэску.

Заглянув на кухню, я сказала Ричу, что отлучусь ненадолго, мне просто нужно срочно позвонить.

– Все в порядке? – спросил он, отрывая взгляд от булькающей кастрюльки.

– Да, да, все хорошо, – сказала я, слегка заикаясь.

Рич внимательно посмотрел на меня, словно на моем лице малюсенькими буковками было написано слово «помоги» и он пытался разглядеть его.

– Ладно, – кивнул он. – Жду тебя.

Я надела его дорогущие тапочки – хотя они были мне великоваты, но из-за открытой пятки ходить в них было очень комфортно – и направилась к входной двери. Листья захрустели у меня под ногами, когда я вышла на улицу и зашагала прочь.

– Алло? – ответил Генри после первого же гудка.

– Привет, – сказала я, глубоко вдохнув свежего октябрьского воздуха.

– Ты где? – спросил он.

– Остановилась у друга.

– У Дила?

– Нет.

– Милы?

– Нет.

– Так у кого?

– Ты не знаешь, Генри. Просто друг.

– Ладно. Хорошо.

– Как ты сам? – спросила я. – Как мама?

– Не очень хорошо. Потеря Долли, похоже, всколыхнула воспоминания о Марле. Она почти не разговаривает. Практически не ест.

Я удержалась от замечания, что она всегда ест мало, и сказала:

– Сочувствую. Похоже, тебе действительно нелегко с ней.

– Да. Так и есть.

– Мне очень жаль.

– Спасибо, – поспешно сказал он. – Послушай, я подумал, нам нужно поговорить, потому что…