Толстой и Достоевский. Противостояние

То, что Аглая любит князя, стало ясно еще во время его припадка у Епанчиных, но вслух она об этом заявляет впервые. Здесь неспроста слышится отзвук обращения Отелло к сенаторам; из черновиков Достоевского мы видим, что в заявлении Аглаи должны звучать «величавость» и «простота» мавра. Но в обоих случаях «простота» граничит со слепотой. Главный обманщик Мышкина — он сам, а не окружающие; внутри него грань между любовью и состраданием слишком шаткая, чтобы он смог подтвердить ясные слова Аглаи. Настасья как более зрелая женщина все это понимает и блестяще использует. И потому просит, чтобы Аглая продолжала говорить. Она догадывается, что Аглая сама «договорится» до затуманивающего смысл абсурда. Аглая попадает в капкан Настасьиного молчания. В своих нападках она переходит на личную жизнь Настасьи и обвиняет ее в том, что та — «книжная женщина и белоручка». Настасья только и ждала этого неуместного выпада — подобно промаху в фехтовании, — чтобы нанести ответный удар. «А вы не белоручка?» — парирует она.

Эта сцена выводит на передний план социальную критику, которая в «Идиоте» присутствует, хоть и в неявном виде. Настасья намекает на то, что чистота Аглаи обусловлена ее богатством и принадлежностью к высокой касте, подразумевая, что ее собственное падение случилось в силу социальных обстоятельств. В Аглае нарастает гнев и ощущение, будто ее выбили из седла, и она бросает в лицо сопернице имя Тоцкого. Теперь уже в гнев впадает Настасья, но гнев ее рационален, и она тут же возвращает себе контроль над ситуацией. Аглая кричит: «Захотела быть честною, так в прачки бы шла». Оттенки слова «прачка» в разговорном русском и то, как Достоевский обдумывает эту фразу в записных книжках, указывают на специфичность и жестокость Аглаиного выпада. Видимо, она хочет намекнуть на бордель — то есть, если Настасья честна, то ей следовало бы пройти свою роль до конца. Острота этого штриха усиливается, когда мы припоминаем, что Настасья и сама — в разгар дикого веселья, когда убегала с Рогожиным, — говорила о своем будущем «прачки».

Но Аглая уже переступила черту. «Аглая, остановитесь! — в смятении восклицает князь. — Ведь это несправедливо». Эта реплика возвещает Настасьину победу. Следующим же предложением Достоевский вновь демонстрирует потрясающий талант к полноте реализации: «Рогожин уже не улыбался, но слушал, сжав губы и скрестив руки». Благодаря нападкам Аглаи, Настасья близка к триумфу, которого она не предвидела и, пожалуй, даже не желала. Она сейчас отобьет Мышкина у дочери генерала Епанчина. И тем самым подпишет себе смертный приговор. Мы вновь видим, как в трагедии превалирует философия опыта: в великих трагических дуэлях побед не бывает, есть лишь протокол поражения.

Настасья переходит в наступление. Она высказывает Аглае свои предположения о том, зачем вообще та устроила их встречу:

«— Вы хотели сами лично удостовериться: больше ли он меня, чем вас, любит, или нет, потому что вы ужасно ревнуете…

— Он мне уже сказал, что вас ненавидит… — едва пролепетала Аглая.

— Может быть; может быть, я и не стою его, только… только солгали вы, я думаю! Не может он меня ненавидеть, и не мог он так сказать!»

Она права, а Аглаина ложь (в которой полностью проявляется ее уязвимость) подвигает Настасью к демонстрации своей власти. Она тут же говорит девушке забрать Мышкина и вместе с ним уйти. Но жажда мести и отчаянный каприз одерживают верх. Она приказывает князю выбрать самому: