Том 1. Стихотворения. Переводы

Когда б я уголь взял для высшей похвалы —Для радости рисунка непреложной, —Я б воздух расчертил на хитрые углы И осторожно и тревожно.Чтоб настоящее в чертах отозвалось, В искусстве с дерзостью гранича,Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось, Ста сорока народов чтя обычай. Я б поднял брови малый уголок И поднял вновь и разрешил иначе: Знать, Прометей раздул свой уголек, — Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу! Я б несколько гремучих линий взял,Все моложавое его тысячелетье, И мужество улыбкою связалИ развязал в ненапряженном свете,И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,

Какого не скажу, то выраженье, близясьК которому, к нему, — вдруг узнаешь отцаИ задыхаешься, почуяв мира близость. И я хочу благодарить холмы, Что эту кость и эту кисть развили:Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.Хочу назвать его — не Сталин, — Джугашвили!Художник, береги и охраняй бойца:В рост окружи его сырым и синим боромВниманья влажного. Не огорчить отцаНедобрым образом иль мыслей недобором,Художник, помоги тому, кто весь с тобой, Кто мыслит, чувствует и строит.Не я и не другой — ему народ родной — Народ-Гомер хвалу утроит.Художник, береги и охраняй бойца:Лес человечества за ним поет, густея,

Само грядущее — дружина мудрецаИ слушает его все чаще, все смелее. Он свесился с трибуны, как с горы, В бугры голов. Должник сильнее иска.Могучие глаза решительно добры, Густая бровь кому-то светит близко, И я хотел бы стрелкой указать На твердость рта — отца речей упрямых,Лепное, сложное, крутое веко — знать, Работает из миллиона рамок. Весь — откровенность, весь — признанья медь, И зоркий слух, не терпящий сурдинки, На всех готовых жить и умереть Бегут, играя, хмурые морщинки.Сжимая уголек, в котором все сошлось,Рукою жадною одно лишь сходство клича,Рукою хищною — ловить лишь сходства ось —

Я уголь искрошу, ища его обличья.Я у него учусь, не для себя учась.Я у него учусь — к себе не знать пощады,Несчастья скроют ли большого плана часть,Я разыщу его в случайностях их чада...Пусть недостоин я еще иметь друзей,Пусть не насыщен я и желчью и слезами,Он все мне чудится в шинели, в картузе,На чудной площади с счастливыми глазами.Глазами Сталина раздвинута гора И вдаль прищурилась равнина.Как море без морщин, как завтра из вчера —До солнца борозды от плуга-исполина.Он улыбается улыбкою жнеца Рукопожатий в разговоре,Который начался и длится без конца На шестиклятвенном просторе.

И каждое гумно и каждая копнаСильна, убориста, умна — добро живое —Чудо народное! Да будет жизнь крупна. Ворочается счастье стержневое.И шестикратно я в сознаньи берегу,Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы, Его огромный путь — через тайгуИ ленинский октябрь — до выполненной клятвы. Уходят вдаль людских голов бугры:Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,Но в книгах ласковых и в играх детворы Воскресну я сказать, что солнце светит.Правдивей правды нет, чем искренность бойца:Для чести и любви, для доблести и сталиЕсть имя славное для сжатых губ чтеца —Его мы слышали и мы его застали.Январь — февраль 1937