Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Сефарди открыл было рот, чтобы высказать свое подозрение относительно зулуса, но, прежде чем хотя бы звук сорвался с его губ, мысли, словно чего-то вдруг испугавшись, резко скакнули куда-то в сторону и вновь как ни в чем не бывало потекли дальше, только совсем в ином направлении...

Он так и замер с открытым ртом, почти физически, подобно сотрясению, ощутив этот странный скачок и начисто позабыв о том, что собирался сказать... А через минуту уже и не вспоминал об этом внезапном провале памяти и только осведомился, будет ли ему позволено переговорить с Айдоттером.

— Собственно, мне бы следовало вам отказать, — важно изрек де Брувер, — ибо вы, батенька, как стало известно следствию, незадолго до преступления встречались с подозреваемым у свидетеля Сваммердама; но, если это для вас столь необходимо, и... и памятуя о вашей безупречной репутации ученого, — добавил он с налетом затаенной зависти, — так уж и быть, я, пожалуй, превышу мои полномочия...

Он позвонил и велел охраннику проводить доктора Сефарди в камеру...

В дверной глазок было видно, как старый еврей сидел перед зарешеченным окном и смотрел в ясное, залитое солнечным светом небо.

Когда загремели запоры на дверях, узник равнодушно встал.

Сефарди быстро подошел и пожал ему руку.

   — Я пришел, господин Айдоттер, прежде всего потому, что чувствую себя, так сказать, обязанным как ваш единоверец...

   — Единовеец... — картаво пробормотал Айдоттер и почтительно шаркнул ножкой.

   — ...и кроме того, я убежден, что вы невиновны.

   — Невиновен... — эхом откликнулся старик.

   — Боюсь, вы мне не доверяете, — продолжал Сефарди, немного помедлив, так как его собеседник не проронил более ни звука, — не беспокойтесь, я пришел как друг.

   — Как дуг... — автоматически повторил Айдоттер.

   — Вы мне не верите? Признаюсь, мне было бы больно сознавать это...

Старый еврей медленно провел рукою по лбу — казалось, он только сейчас начал приходить в себя.

Потом, прижав ладонь к сердцу, стал говорить — запинаясь, мучительно подбирая слова, стараясь избегать диалектизмов:

   — Пгошу вас, не надо такие слова... У мине... нету... вгагов... Зачем они мне, я вас спгашиваю?.. И об том, что вы имели сказать за дужбу, — таки вот, у стагого Айдоттеа нет так много хуцпе[183], чтоб сомневаться вашим словам.

   — Ну и чудно. Это меня радует, теперь, господин Айдоттер, я могу быть с вами совершенно откровенен. — Сефарди взял предложенную табуретку и сел так, чтобы лучше видеть выражение лица своего собеседника. — Сейчас мне придется задать вам много самых разных вопросов, но, прошу вас, поймите, делать я это буду не из праздного любопытства, а для того лишь, чтобы помочь вам выпутаться из той, прямо скажем, неприятной ситуации, в которой вы оказались благодаря какому-то, гм, роковому стечению обстоятельств.

   — Обстательств... — индифферентно пробормотал старик себе под нос.

Сефарди сделал небольшую паузу, чтобы повнимательнее присмотреться к своему визави.

С первого же взгляда на изборожденное глубокими скорбными складками твердое и неподвижное старческое лицо, на котором не отражалось ни малейших следов волнения или

страха, он понял, что этому человеку пришлось в своей жизни хлебнуть немало горя, — и поразительно: на потемневшей от времени траурной маске, странно контрастируя с ней, сияли каким-то по-детски чистым выражением широко открытые черные глаза - видеть такие у своих соплеменников из России доктору еще не доводилось.

В скудно освещенной комнате Сваммердама он всего этого не заметил и подозревал в старике фанатичного сектанта-изувера, мечущегося в благочестивом угаре между садизмом и мазохизмом.

Сейчас же перед ним сидел совершенно другой человек: в его чертах не было ничего грубого и брутального, не было в них и жадной, отвратительно льстивой хитрости, столь характерной для русских евреев; исполненные необычайной духовной силой, они в то же время производили жутковатое впечатление своей пустотой — полнейшим, прямо-таки пугающим отсутствием какой бы то ни было мысли.

У Сефарди в голове не укладывалось, каким образом эта невероятная смесь наивного детского простодушия и блажного старческого маразма могла заниматься таким отчаянно рискованным делом, как торговля спиртными напитками на Зеедейк, где самый прожженный аферист уже через неделю вылетел бы в трубу или оказался на дне ближайшего грахта...

— Скажите, пожалуйста, — начал он свое дознание непринужденным, дружественным тоном, — с чего это вам вздумалось выдавать себя за убийцу Клинкербока и его внучки? Вы что, хотели этим кому-то помочь?

Айдоттер покачал головой.

— Помочь? Ну кому может помочь стаый больной челаек? Таки что уж тут — я обоих и поешил...

Сефарди не стал возражать:

   — А убили-то зачем, если не секрет?

   — Э-э, имел интеес за тысчу гульденов.

   — И где же деньги?

   — А я знаю? Об том и гаоны[184], гори они огнем, — Айдоттер ткнул большим пальцем через плечо в сторону двери, — интеесоваись. Таки ведь я ж ничего не знаю за деньги...

   — Вы что же, совсем не раскаиваетесь в содеянном?