Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

   — Не могли бы вы, господин Айдоттер, рассказать мне об этом подробнее? — тихо попросил Сефарди. — Но только если это не причинит вам боль. Повторяю, это не допрос и вы можете не отвечать на мои вопросы.

Старик схватил его за рукав.

— Слушайте мине ушами, господин дохтур, вот я ущипнул ваш сюртук — имели вы боль?.. А имеет рукав боль или не имеет рукав боль — об том никто не знает... Так и со мной. Вижу глазами: случилось то, с чего я должен иметь страдание; знаю за это, а чувствовать — не чувствую. Ибо все мое чувство в голове... Тоже вот не могу не верить, когда кто-то имел мне что- то сказать, а прежде, в дни моей юности в Одессе, мог. А теперь вот должный верить, ибо мозги мои — в сердце спрятанные... Таки и думать от тех пор не умею. Или что-то приходит мне на ум, или что-то не приходит мне на ум; если приходит, то так оно на самом деле и есть, — я живу это всем своим нутром и не умею отличить: было это со мною или это было не со мною. Да я и не имел желания думать за этих разностей...

Мало-помалу Сефарди начинал догадываться о причинах этой загадочной «явки с повинной».

— А как же ваша повседневная работа? Как вам удается ее исполнять?

Айдоттер вновь кивнул на рукав.

— Одежда защищает вас, господин дохтур, от воды, когда идет дождь, и от жары, когда светит солнце. Думаете вы об том или не думаете вы об том — ваша одежда делает свое дело... Мое тело заботится за дела в лавке, только я — не то, что прежде, — об том ничего не знаю. Таки еще рабби Шимон бен Элеазар сказал: «Видел ли ты когда-нибудь птицу, коя бы трудилась в поте лица своего? Птицы небесные не трудятся, а сыты, — почему бы и человеку не перестать заботиться о хлебе насущном и жить в сытости и довольстве?..» Хлейбн[189], но если б макифим в мне не были переставленными, я бы не умел оставить свое тело одно и был бы прикован к нему...

Сефарди, удивленный столь длинной и сравнительно гладкой тирадой, бросил испытующий взгляд на старика и увидел, что тот сейчас ничем не отличался от обычного русского еврея: свои слова он сопровождал суетливой и беспорядочной жестикуляцией, и в голосе появились какие-то настырные, лебезящие интонации. Казалось, дух этого человека мог пребывать в самых различных, часто совершенно несовместимых состояниях и переходил из одного в другое легко, без каких-либо пауз и сбоев.

   — Ясно дело, самому человеку ни в жизнь такое произвесть, — задумчиво продолжал Айдоттер, — будь ты хоть семи пядей во лбу, а никакие книжки, молитвы и даже микваот[190] тебе не помогут... Зряшный труд, если только кто-нибудь из тех, по ту сторону, не переставит в тебе свечи...

   — И вы полагаете, что тот, кто с вами произвел эту магическую перестановку, находится «по ту сторону»?

   — А то нет?.. Элийоху, пророк... Таки я уже имел вам сказать. Однажды он вошел к нам, так я с его шагов уже слышал: это Он... Прежде, когда моих мыслей хватало на то, чтоб представить его своим гостем, — вы ведь известны, господин дохтур, что мы, хасидим, всегда надеемся на пришествие Элийоху, — мне становилось страшно за мои руки-ноги: думал, они дрожью будут дрожать, когда я начну видеть его глазами. Хлейбн, все было, как не было: зашел — еврей как еврей, ничего особого, даже сердце мое вот ни на столечко не застучало скорее. И как я ни старался, а сомнение мое об том, что он — это Он, начаться не могло. Долго стоял я, держал странника в своих глазах, и чем дольше, тем боле делался мне лик его знакомым, а потом — так, ни с чего — стал вдруг знать, что не было такой ночи