Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

«Это все сон! Его рук дело — опять похитил у меня сорванный плод», — говорил он себе в таких случаях и однажды, дабы воспрепятствовать коварному вору, решился до тех пор не ложиться спать, пока не будет найден какой-нибудь выход, но утром его вдруг осенило, что эти странные провалы в памяти не что иное, как «испепеление», — а разве не из «пепла» должен был вновь и вновь воскресать вечно юный Феникс? — и что в фанатичных поисках универсального кода, управляющего человеческими мыслями с точностью хорошо отлаженного механизма, заключалось что-то очень порочное, приземленное и наивно-рациональное, ибо, говоря словами Пфайля, ценность не в законченной картине, а в вечно обновляющемся таланте живописца.

С того дня как Фортунат проникся этой истиной, овладение сознанием превратилось для него из жестокого, изматывающего поединка в нескончаемое наслаждение, и он восходил от ступени к ступени, даже не замечая их, когда однажды, к своему немалому изумлению, обнаружил, что уже обладает ключом

того могущества, о котором еще недавно не мог и мечтать...

«Раньше мысли облепляли меня, подобно пчелиному рою, они питались мною, — объяснял он Сваммердаму, с которым делился иногда тем, что в нем происходило, — теперь я по своему желанию могу отослать их на поиски пищи, и они вернутся ко мне, нагруженные драгоценным нектаром идей. Прежде они меня обирали, ныне — обогащают...»

Неделей позже, случайно заглянув в бумаги неизвестного, Хаубериссер прочел о похожем духовном феномене, описанном почти в тех же словах, какими он рассказывал об этом Сваммердаму, и с радостью убедился, что находится на верном пути, на который вышел сам, без всяких подсказок.

Это была та часть рукописи, которая казалась безвозвратно потерянной, так как страницы, склеенные влагой и плесенью, слиплись в один толстый пласт, однако, лежа на подоконнике, они подсохли на солнце и отделились друг от друга.

Фортунат чувствовал, что в его мышлении происходило нечто подобное.

В последние годы, до и во время войны, ему не раз приходилось читать о так называемой мистике, и все, что было связано с этой темной материей, невольно ассоциировалось у него с чем-то смутным, неопределенным, похожим на туманные грезы курильщика опиума... И хотя Хаубериссер нисколько не сомневался в правильности своего приговора, ибо то, что под видом мистики было у всех на устах, в действительности означало не что иное, как бестолковое блуждание в непроглядном тумане, однако сейчас он убедился в существовании реального мистического состояния, — его было трудно найти, но еще труднее проникнуться им, — которое не только не проигрывало в яркости впечатлений обыденной повседневности, но и намного превосходило в жизненной силе...

В этом состоянии не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало сомнительные восторги благодетельных «мистиков», не забывающих в своих «запредельных экстазах» смиренно и алчно вопиять о законном кусочке «спасения», которое ради пущего блеска нуждалось в кровавом заднике с осужденными на вечные муки грешниками, но и скотская удовлетворенность сыто чавкающей толпы, наивно полагающей, что, если она рыгая переваривает пищу, то уж конечно стоит на твердой почве самой настоящей и неподдельной действительности, тоже бесследно растворялась в нем, подобно отвратительному сну...

Выключив свет, Хаубериссер сидел за столом и ждал. Ждал в полной темноте.

За окном тяжелой темной шторой висела ночь.

Чувствовал, что Ева где-то рядом, совсем близко, только он не может ее видеть...

Стоило сомкнуть веки — и краски, подобно облакам, плыли у него перед глазами, то расплываясь легкими перистыми мазками, то сгущаясь в сочные тучные кляксы; Фортунат знал, что это та материя, в которой можно при желании воплощать свои мысли и воспоминания, — образы, кажущиеся поначалу мертвыми и неподвижными, но потом, словно реанимированные какой-то таинственной силой, начинали жить самостоятельной жизнью, ничем как будто не отличаясь от обычных людей.

Несколько дней назад ему впервые удалось слепить и оживить лицо Евы, он уже считал, что находится на верном пути, вступая с ней в контакт неким новым, духовным способом, пока не вспомнил то место в записях, где говорилось о галлюцинациях ведьм, и понял: здесь начинается безбрежное царство призраков, в которое стоит только немного углубиться — и дороги назад не сыщешь вовек.

По мере того как прирастала сила, позволявшая ему трансформировать темные, неведомые стремления души в зримые образы, росла — и он это слишком хорошо ощущал! — опасность заблудиться и сгинуть среди потусторонней нежити.