Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Нет, не может быть, это не Ева...

Пудовый кулак неистово барабанил в наружную дверь.

Хаубериссер подбежал к окну и крикнул вниз, в темноту:

— Кто там? Никакого ответа.

Через несколько мгновений стук возобновился.

Фортунат схватил красную бархатную кисть шнура, тянувшегося вдоль стены на лестницу и оттуда — к дверному замку, и потянул...

Задвижка щелкнула.

Мертвая тишина.

Он прислушался... Никого.

Ни звука на лестничной клетке.

Наконец тихое, едва слышное поскрипыванье ступеней и быстрый, вкрадчивый шорох, как будто чья-то рука шарила по стенам в поисках дверной ручки.

Секунда, другая — дверь открылась... В комнату молча вошел негр Узибепю — босиком, с топорщившимися дыбом влажными от ночной сырости волосами...

Хаубериссер невольно огляделся в поисках оружия, однако зулус не обращал на него никакого внимания — казалось, даже не замечал, — осторожно, на цыпочках, не отрывая глаз от пола, с широко раздутыми, возбужденно подрагивающими как у собаки, взявшей след, ноздрями обошел вокруг стола...

— Да что, черт возьми, вам здесь нужно? — воскликнул на конец Фортунат.

Ответа не последовало, лишь едва заметно дрогнула черная голова.

Глубокое хрипловатое дыхание выдавало, что негр находится в каком-то сомнамбулическом трансе.

Но вот зулус как будто нашел то, что искал: движения его стали быстрыми и целенаправленными — резко выдохнув, он устремился к гнилым половицам и замер в шаге от проклятого места.

Взгляд чернокожего, следуя какой-то правильной, четко намеченной траектории, медленно восходил к потолку — был он настолько выразителен, что, казалось, чертил в воздухе невидимую геометрическую фигуру, во всяком случае Фортунату вдруг снова на миг померещился растущий из пола обезглавленный крест — и, достигнув вершины, застыл, завороженно вперившись в пустоту...

Не было никаких сомнений, что негр смотрел в ледяные змеиные глаза... Потом уродливые, вывернутые наизнанку губы

шевельнулись, — Боже правый, да он, никак, разговаривает со змеей! — выражение его лица непрерывно менялось — от пламенной страсти до мертвенного изнеможения, от дикого восторга до жгучей ревности, от беспредельного блаженства до клокочущей ярости...

Безмолвный разговор как будто подошел к концу: зулус отвернулся к дверям и присел на корточки...

Судорожно открыл рот, высунул далеко за зубы язык, потом резко его втянул и с каким-то сдавленным клекотом проглотил, судя по спазматическим движениям кадыка...

Глазные яблоки, подрагивая, закатились за веки, и мертвенная, пепельно-серая бледность разлилась по лицу.

Хаубериссер хотел броситься к нему и привести в чувство, но какая-то необъяснимая свинцовая усталость приковала его к креслу — он даже пальцами шевелил с трудом... Каталепсия чернокожего передалась и ему.

Подобно жуткому фрагменту какого-то мучительного ночного кошмара, выпавшего из времени и безнадежно застрявшего в вечном настоящем, застыла перед его взором комната с противоестественно неподвижной черной фигурой; единственным признаком жизни в этом мертвом интерьере были удары сердца, гулко и равнодушно, словно часовой маятник, отдававшиеся в груди, — исчезло все, даже страх за Еву...

И вновь до него донесся бой курантов на соседней башне, но он был не в состоянии сосчитать количество ударов — полнейшая прострация вечностью вклинивалась между ними...

Должно быть, прошли часы, когда зулус наконец шевельнулся.

Словно в пелене, видел Хаубериссер, как он встал и, все еще в глубоком трансе, покинул комнату; собрав все свои силы, Фортунат сломал скорлупу летаргии и бросился за ним на лестницу. Но негр уже исчез — открытая нараспашку наружная дверь, тоскливо поскрипывая, вяло покачивалась на своих массивных петлях, — а найти его в густом, непроглядном тумане нечего было и думать...

Хаубериссер хотел вернуться к себе, как вдруг уловил тихие шаги... В следующее мгновение из белесой мглы вышла... Ева...

Еще не веря своему счастью, Фортунат заключил возлюбленную в объятья, однако она казалась совершенно истощенной и пришла в себя только в доме, когда он усадил ее в кресло...

Они долго сидели обнявшись, блаженно прислушиваясь к гулким ударам своих влюбленных сердец...

Он стоял перед ней на коленях — молча, не в силах выговорить

ни слова, изнемогая от нежности, прятал лицо в ее ладонях и покрывал их горячими поцелуями.

Прошлое было для него как забытый сон; любой вопрос: где она все это время находилась, что с ней произошло и как удалось вернуться — представлялся непростительно преступной кражей настоящего.

Колокольный звон проснувшихся церквей прокатился по комнате — они не обращали на него внимания; бледный осенний рассвет тайком просочился через окна — они ничего не заметили: слышали и видели только друг друга... Он ласкал ее щеки, целовал глаза, губы, вдыхал аромат волос — и все еще не мог поверить, что это не сон...

   — Ева! Ева! Я не могу без тебя!.. Продолжение было прервано чередой поцелуев.

   — Скажи, Ева, что ты никогда больше не покинешь меня! Она обвила руки вокруг его шеи и прильнула к нему щекой: