Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

   — Ну а третье покажется вам слишком незначительным — хотя это и не так — и не заинтересует вас...

   — А вы располагаете хоть какими-нибудь свидетельствами того, что, по крайней мере, одно из этих трех исполнится? — спросил Сефарди.

   — Да. Чувство какой-то фатальной неотвратимости. Мне нет нужды воочию убеждаться в исполнении пророчеств — достаточно того, что я не могу сомневаться в их истинности, это выше моих сил.

Вам, наверное, непонятно, что это означает: жить и ежечасно чувствовать сокровенную близость Истины — той, которая заблуждаться не может... Разумеется, сие надо пережить самому.

Меня никогда не посещали так называемые «сверхъестественные» видения, разве что однажды, во сне, когда я искал зеленого скарабея, мне явился образ моей жены... Я никогда не стремился «узреть Бога», и ангел Господень не удостаивал меня лицезрением себя, как Клинкербока, да и с пророком Илией мне не доводилось встречаться, как уважаемому Лазарю Айдоттеру, — но все эти чудесные видения тысячекратно уступают в жизненной силе простым евангельским словам: «Блаженны не видевшие и уверовавшие»[194]

. Вот моя первая, и последняя, Истина.

Я верил в невероятное, я научился считать возможным невозможное.

Порой меня вдруг охватывало странное чувство, будто рядом со мной стоит кто-то гигантский и всемогущий, и его длань простерта над тем или иным избранником; я не вижу и не слышу его, но знаю: Он здесь.

Я надеюсь на Него, а не на то, что когда-нибудь увижу Его.

Я знаю, исполнились сроки и грядут страшные катастрофы, а предшествовать им будет ураган, какого мир еще не видел, — и безразлично мне, застану ль я эти кровавые времена, но восторженно трепещет преисполненное ужасом сердце мое в предвкушении гибельного часа! — Пфайлю и Сефарди стало не по себе, когда Сваммердам холодно и спокойно добавил: — Сегодня утром вы спрашивали меня, почему я был так уверен, что Ева жива, но надлежит ей пребыть до срока сокрытой от наших глаз... В самом деле, почему?.. Просто я знал, что она придет, — и она пришла!

И так же точно, как то, что я стою здесь, перед вами, господа, ведомо мне: она и сейчас жива! Ибо Он простер над нею свою длань...

   — Да, но ведь гроб с телом девушки уже в церкви!.. И завтра ее будут хоронить! — вскричали в один голос Сефарди и Пфайль, охваченные каким-то мрачным предчувствием.

   — Да пусть бы Еву ван Дрюйзен и в тысячный раз погребли, пусть даже тело девы сей истлеет в могиле и вы вложите мне в руки ее череп — все равно, я знаю, что она жива...

   — Он сумасшедший, — с дрожью в голосе сказал Пфайль, когда Сваммердам ушел.

В ночном тумане смутно светились цветные стрельчатые окна церкви св. Николая.

Прижавшись спиной к садовой стене, негр Узибепю ждал, скрываясь в густой непроглядной тени, когда сторож, который после страшного двойного убийства, потрясшего весь город, обходил по ночам сумрачные переулки портового квартала, тяжелым усталым шагом проковыляет мимо; потом он перелез через решетку, взобравшись на дерево, перепрыгнул на пристройку ризницы и, осторожно открыв выходящий на крышу круглый стеклянный люк, тихо, как кошка, проник внутрь...

Посредине церковного нефа на серебряном катафалке, увитом гирляндами белых роз, лежала Ева со сложенными на груди руками и странной усмешкой, застывшей на бледном неподвижном лице.

В головах и по сторонам гроба несли скорбную вахту толстые, красные свечи в человеческий рост, пламя которых замерло, словно боясь нарушить торжественную атмосферу храма.

В нише висел образ Черной Мадонны с младенцем на руках, а пред ним кровоточащей лампадой свисало со свода на поблескивающей струне рубиновое сердце Предвечного Света.

Из-за гнутых ажурных решеток торчали восковые слепки рук и ног, рядом стояли костыли с табличками: «Пречудным заступлением Твоим, о Пренепорочная и Пресвятая Божия Мати Марие, избавлен от недуга моего», а вокруг на каменных постаментах — деревянные резные статуи Пап, увенчанных белоснежными тиарами, с воздетыми в благословении десницами... Каннелированные мраморные колонны... Бесшумно скользил негр от тени к тени, изумленно оглядывая чужие диковинные реликвии, — заметив восковые члены, угрюмо кивнул, полагая, что это останки поверженных врагов, подозрительно заглянул в щели исповедальни и на всякий случай ощупал рослые фигуры святых: уж больно походили они на живых людей.

Убедившись, что, кроме него, в храме никого нет, прокрался на цыпочках к мертвой и долго стоял перед ней, печально опустив голову.

Ослепленный ее красотой, робко коснулся мягких белокурых волос и тут же отдернул руку, словно боясь разбудить девушку.

И почему она так испугалась его в ту летнюю ночь на Зеедейк?..

Он не понимал этого.

До сих пор все женщины, которых он желал — и черные и белые, — были счастливы принадлежать ему.

Даже Антье, кельнерша из портового кабака! А ведь она тоже была белой с соломенными волосами! Ни с одной из них не надо было прибегать к колдовской практике Виду: все они сами вешались ему на шею и отдавались по первому его слову!.. Но только не она! Лишь ею он так и не смог овладеть!