Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

С тех пор воспоминания о той ночи стали для меня источником чистейшей, ничем не омраченной радости.

Да, Клинкербоку и его внучке пришлось покинуть этот мир. Ну и что? Поверьте, здесь им уже нечего было делать, а там... там им будет лучше...

   — Итак, вы твердо убеждены в существовании загробной жизни? — спросил Пфайль и тихо, про себя, добавил: — Почему бы и нет, ведь я сам теперь верю в это...

   — Да, конечно... А разве могут быть какие-то сомнения? Разумеется, рай не место, а состояние; но и земная жизнь не более чем состояние...

   — И... и вы стремитесь туда?

   — Н-нет, — выдавил из себя Сваммердам — казалось, ему очень не хотелось говорить на эту тему.

Старый слуга в темно-фиолетовой ливрее известил, что господина доктора просят к телефону. Сефарди встал и, извинившись, покинул комнату.

Как только он вышел, Сваммердам заговорил вновь — Пфайль понял, что старый энтомолог предпочитал не говорить об этом при Сефарди, видимо, щадя его чувства:

   — Вопрос о рае подобен обоюдоострому мечу. Иному человеку можно нанести незаживающую рану, если сказать, что там, по ту сторону, нет ничего, кроме видимости.

   — Видимости?.. Что вы имеете в виду?

   — Думаю, будет лучше, если я вам объясню на примере. Моя жена — вы знаете, она умерла много лет назад, — бесконечно меня любила (я ее тоже), так вот сейчас она «там», и ей мнится, что я рядом.

То, что в действительности рядом не я, а лишь мой образ, она не понимает; если бы она это понимала, рай превратился бы для

нее в ад.

Всякий смертный, переступающий порог того мира, находит там образы тех, по ком он тосковал и к кому стремился, и принимает их за реальность — даже образы дорогих его сердцу вещей. — Сваммердам указал на длинные ряды книжных полок, тянувшихся вдоль стен библиотеки. — Моя жена поклонялась Пречистой Деве, теперь она грезит в ее объятиях по ту сторону...

Просветители, хотевшие отлучить свою паству от религии, не ведали, что творят. Истина лишь для немногих избранных, ее следует держать втайне от глупой невежественной толпы; вкусивший от запретного плода только малую часть, после смерти вступает в ущербный, бесцветный рай.

Земной страстью Клинкербока было узреть Бога; ныне он счастлив, ибо зрит — «Бога».

Сапожник был темным, необразованным человеком, однако его уста изрекали слова правды, порожденные самозабвенной жаждой Бога, вот только милосердная судьба никогда не открывала ему их сокровенный смысл.

Долго не мог я понять, как такое возможно, и только теперь, после его смерти, уразумел: он был допущен к Истине лишь наполовину, а посему снедающей его страсти узреть Бога не суждено исполниться до конца — ни здесь, в жалкой земной «действительности», ни там, в зыбких потусторонних грезах... — Сваммердам поспешно прервал свою речь, заслышав приближающиеся шаги Сефарди.

Инстинктивно Пфайль угадал, почему он это сделал: старик, очевидно, знал о несчастной любви Сефарди, знал также, что доктор, несмотря на свою ученость, был глубоко религиозным и благочестивым человеком, и не хотел разрушать его «рай», сотканный из «зыбких потусторонних грез» о будущей совместной жизни с Евой.

   — Что бишь это я? — И Сваммердам с рассеянным видом потер лоб, словно пытаясь припомнить, на чем остановился. — Ну да, конечно: сознание того, что пророчество Клинкербока исполнилось, начисто затмило его ужасную смерть, превратив мою скорбь в чистейшую радость. Такую «перестановку свечей» — обращение горечи в сладость — возможно произвесть лишь силой Истины.

   — И все же для меня остается неразрешимой загадкой, — с ходу включился в разговор Сефарди, — каким образом одно только сознание каких-то отвлеченных истин позволяет вам превозмогать боль? Я ведь тоже пробовал философически победить тоску по умершей Еве, однако это не помогло, — мне кажется, что радость никогда больше не переступит порог моего дома.

Сваммердам понимающе кивнул:

— Конечно, конечно... К сожалению, ваше сознание, господин доктор, сформировано мышлением, а не «сокровенным логосом». Ведь мы, сами того не сознавая, не доверяем своим мыслям, потому-то они такие серые и мертвые, а вот откровения предвечного «логоса» — животворящие дары Истины — всегда, когда бы мы ни вспомнили о них, радуют нас несказанно...

С тех пор как я вступил на «путь», «сокровенный логос» лишь трижды глаголал во мне, но и этого было достаточно, чтобы осветить всю мою жизнь.

   — И все, что он вам предрекал, всегда сбывалось? — спросил Сефарди со скрытым сомнением в голосе. — Или то были не прорицания?

   — Вы не ошиблись. Трем пророчествам довелось мне внимать. Первое гласило: через мое участие некая юная пара будет

наставлена на духовный путь — тысячелетия стезя сия, привносящая в жизнь истинную ценность и наделяющая бытие предвечным смыслом, пребывала в забвении и вот теперь, в новое время, должна открыться многим. Пророчество это стало содержанием всей моей жизни.

О втором мне бы говорить не хотелось — еще подумаете, что я сошел с ума, и...

Пфайль насторожился:

— Оно касается Евы?

Однако Сваммердам пропустил вопрос барона мимо ушей и, усмехнувшись, сказал: