Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Тут его внимание привлекла свеча в изголовье катафалка: ее пламя, трепетно метнувшись, склонилось набок, настигнутое легким неуловимым сквозняком...

Кто-то вошел в церковь!

Бесшумный прыжок — и негр уже за колонной, впился глазами в ризницу, не откроется ли дверь...

Никого...

Когда же он вновь обернулся к гробу, то на месте трепещущей свечи обнаружил величественный, высеченный из камня трон. На нем неподвижно восседал некто — худой, очень высокого, превышающего все человеческие мерки роста, увенчанный короной из перьев, какую дозволено носить только судиям загробного мира, он был наг, лишь его бедра обвивала красно-синяя повязка, и держал в руках изогнутый посох и плеть... Египетский бог!

С шеи на тонкой филигранной цепочке свисала на грудь золотая пластинка. Напротив, в изножии гроба, стоял какой-то коричневый от загара человек с головой ибиса, державший в правой руке анкх — крест с ушком, символ вечной жизни древних египтян, — а по сторонам еще двое: один с головой ястреба, другой с головой шакала...

Зулус понял, что эта страшная троица явилась чинить суд над умершей девушкой.

Богиня правды в белоснежном, облегающем одеянии, с хохолком коршуна на голове, прошествовала через неф по центральному проходу, подошла к мертвой, которая вдруг восстала из гроба, прямая как столб, вынула у нее из груди сердце и возложила его на чашу весов...

На другую муж с шакальей головой бросил маленькую бронзовую статуэтку.

Поддерживающий чаши Ястреб убрал руки...

Чаша с сердцем Евы опустилась глубоко вниз.

Писец с головой ибиса что-то молча нацарапал тростниковой палочкой на восковой дощечке.

И тогда слово взял судия:

— Праведным сочли мы земной путь девы сей, тяжкое бремя забот безропотно несла оная пред ликом Господа богов, и посему достойна царства Истины.

Итак, проснется спящая живой богиней и воссияет в сонме небожителей, ибо нашего она рода.

Да будет начертано сие в Книге сокровенной обители...

И трон с восседающим на нем судией стал медленно погружаться в каменные плиты пола.

Ева с закрытыми глазами сошла с катафалка...

Божественные Ибис и Шакал взяли ее под руки — бог с головой ястреба шествовал впереди, — молча вошли они в стену храма и исчезли...

Свечи тут же превратились в тощие коричневые фигуры с пламенеющими фесками на головах, они подняли крышку и осторожно накрыли ею пустой гроб.

Тихий жалобный стон повис в благоговейной тишине храма, когда винты проникли в сухую древесную плоть...

Глава XIV

Сумрачная, небывало холодная зима накрыла Голландию снежным саваном, потом белый покров стал понемногу съеживаться, истончаться и нехотя, дюйм за дюймом, сползать, однако весны не было и в помине.

Казалось, земля никак не могла сбросить оковы сна.

Пришел и ушел бледный, худосочный май, а почки так и не распустились.

Деревья стояли голыми, тощими, с обмороженными корнями, без единого зеленого листочка. Повсюду, сколько хватал глаз, — черная пустошь с редкими кустиками бурой прошлогодней травы. Мертвый штиль, медленно и настойчиво сводящий с ума, поверхность моря — как полированное, свинцового цвета стекло; вот уж который месяц ни капли дождя, тусклое солнце угрюмо мреет сквозь серую пыльную пелену; тяжелые удушливые ночи, тревожные рассветы, когда даже роса не выпадает...

Природа словно оцепенела, прервав свой извечный круговорот.

Суеверный ужас перед неведомым грядущим, раздуваемый безумными проповедниками, под завывание псалмов шествующих во главе покаянных процессий по городам и весям, охватил население, как в страшные времена анабаптистской ереси.

Говорили о надвигающемся голоде и конце света...

Хаубериссер оставил свою квартиру на Хойграхт и переселился в юго-восточный пригород Амстердама; там, среди бескрайних низменностей, он жил один в древнем, стоящем на отшибе доме, о котором ходила молва, будто когда-то на его месте находился священный жертвенник друидов. Своей задней стеной дом вплотную примыкал к низкому пологому холму, расположенному посреди перерезанного каналами слотермееровского польдера[195].

Фортунат заметил одинокое строение, возвращаясь с похорон Евы, — в доме давным-давно никто не жил, и молодой человек

не долго думая снял его, в тот же день переехал, а за зиму обустроил на свой вкус: хотелось побыть наедине с самим собой, подальше от людей, которые после смерти возлюбленной стали для него чем-то вроде смутных теней.

Из своего окна он мог видеть город, который сумрачной громадой на фоне густого леса корабельных мачт казался колючим, выдыхающим голубоватую дымку чудовищем.

Когда же он брал в руки подзорную трубу и наводил ее на шпили церкви св. Николая или на другие знакомые башни и фронтоны, странное чувство охватывало его: как будто перед ним были не мертвые каменные здания, а застывшие в различные архитектурные формы воспоминания, тянувшие к нему, стараясь поймать, свои страшные призрачные руки... Однако через несколько минут иллюзия кончалась, и образы прошлого тонули в море крыш, невозмутимо катившем свои покатые и островерхие, железные и черепичные волны в туманную даль.