Том 10. Воспоминания

Многое зависит вовсе не от Ваших качеств писателя, но от невнимательности. Язык художника относится к предметам, требующим долгого обдумывания даже от очень талантливого писателя, медлительность тут не в укор и не в умаление таланта. Вы, скажем, совсем не замечаете довольно коварных «сдвигов», получающихся от связи причастий с предлогами – «на», «за», «от»: «от сидевшего», «на стоявшую», «за тянувшимся», «от хлеставшего». Допускается сочетание – «с Ритой». Мне бог послал секретаршу по имени Рут, и я до сих пор не знаю, что мне делать, если надо сказать, чтобы поговорили с Рут. В «Городах и годах» у меня есть Рита, я порядочно помучился, чтобы ни разу не сказать так, как Вы.

У Вас все данные для того, чтобы можно было говорить о стиле Симонова. Этот момент наступит тем скорее, чем медленнее Вы будете работать над манерой своего письма, над фразеологией, языком и словоупотреблением…

Описания надо делать концентрированно: взять главное и поставить в середину, пренебрегая доскональностью, которая иногда появляется либо от незнания, либо вследствие чересчур большого авторского знания предмета. Автору бывает ведь лестно покрасоваться перед читателем своими знаниями, и он начинает выдавать весь товар лицом…»

В заключение разбора первой части моего романа Федин, памятуя, что весь этот роман, когда он будет закончен, задуман лишь как пролог куда более обширного повествования, счел нужным поддержать меня в моих надеждах.

«Мне хочется, – писал он, – чтобы большой Ваш замысел, очень важный для нашего времени, очень удачно выбранный, претворился бы в большое достижение русской советской прозы. Вы можете сделать так, что роман займет очень видное место в текущей литературе, но можете сделать так, что он войдет в историю литературы. Вот этого я Вам и желаю».

Достаточно хорошо сознавая сейчас, спустя много лет, что выполнить это пожелание Федина оказалось выше моих сил, я все-таки решаюсь привести его слова, потому что вера другого человека в тебя и в твои потенциальные способности нужна любому из нас. Если ты не теряешь голову и не утрачиваешь трезвости в самооценках, то такая вера потом долгие годы помогает тебе работать.

Заключительные слова из письма Федина о второй части романа я уже привел. Письмо это было продолжением первого. Общая оценка рукописи и коренные замечания оставались прежними, но были дополнены многочисленными частными замечаниями но длиннотам, психологически не выверенным сценам и не понравившимся Федину сентиментальным подробностям.

Федин и на этот раз был беспощаден к себе в смысле потраченного на мою рукопись времени. А между тем именно в эту нору он был занят и увлечен собственной работой.

Я нашел у себя в архиве три скрепленные между собой бумажки, первая из них – бланк «Нового мира», на котором Сергей Сергеевич Смирнов, ставший к тому времени заместителем Твардовского, восьмого июля 1952 года писал Федину: «Дорогой Константин Александрович, посылаю вторую часть романа Симонова. Очень бы хотелось получить ее с Вашим отзывом поскорее». На этом бланке – и на лицевой его стороне, и на обороте – карандашные записи Федина, постраничные замечания по тексту второй части моего романа. На двух других листках тоже знакомый фединский почерк – на этот раз уже не карандаш, а перо. Очевидно, это или черновик письма в редакцию «Нового мира», или заметка для памяти перед предстоящим разговором. А написано на этих листках вот что:

1. По роману Симонова.

Постараюсь все мысли о второй части свести к целому (и подобрать частности в порядок) ко вторнику будущей недели. Тогда пришлю Вам на дачу записочку, чтоб Вы заехали ко мне – на дачу же.

2. По роману Федина.

Ничего не могу. Плита разведена, кастрюли вымыты, сковородки калятся, я режу и рублю «корнеплоды». Чад и дым!»

И дальше на другом листке: «Пишу (начал!) роман».

Допускаю, что эта подписанная буквой «Ф» записочка могла адресоваться Твардовскому и должна была быть передана ему через Смирнова. А попало все это когда-то ко мне в руки; наверное, потому, что Сергей Сергеевич Смирнов поспешил познакомить меня с замечаниями Федина, чтобы я, не теряя времени, тут же садился и правил роман. Такая деловая горячность была в характере Сергея Сергеевича. Но главное тут все же, конечно, в характере самого Федина. В письме ко мне, обобщавшем его замечания, он ни словом не обмолвился о занятости собственной работой. А между тем, оказывается, выкраивал для меня время как раз в тот момент, когда оно писателю дороже всего на свете: «Плита разведена… начал! роман…»

Много лет спустя оба письма Федина о моем романе, как я уже сказал, были опубликованы.

Несколько слов об истории этой публикации, ибо связанное с ней письмо Федина носило принципиальный характер.