Том 10. Воспоминания

Я думаю, Константин Михайлович, что справедливо было принять второй вариант Вашего предложения в связи с письмом бюро секции прозы в секретариат, дополнив этот вариант моим предложением, вытекающим из того, что я сказал выше, и напечатать в «Лит[ературной] газете»:

1) отчет о собрании писателей с бюро секции прозы;

2) заявление «Лит[ературной] газеты» о рецензии в духе оценки, данной ей в Вашем письме ко мне;

3) критическую статью о романе, а также провести в Союзе собрание, посвященное обсуждению работы критического отдела «Лит[ературной] газеты». Уважающий Вас Ваш Конст. Федин».

После довольно долгих размышлений над письмом Федина я пришел к окончательному убеждению, что это: литературный узел мне надо развязывать самому и публично, в печати. Вскоре я и сделал это, написав и напечатав на страницах «Литературной газеты» свою статью «О доброжелательстве»¹⁴

, постаравшись честно разобраться в том, насколько мы были справедливы в своих, помещенных у нас в газете рецензиях и на роман Лидина, и на некоторые другие книги.

«Сознание совершенных ошибок не приносит радости, – писал я в заключение. – Признавать ошибки нелегко. Легко признают их только профессиональные самобичевальщики, в искренность которых на второй или третий раз перестаешь верить. Но когда ты чувствуешь, что ошибка сделана, то надо ее признать, преодолев свое внутреннее сопротивление, не посчитавшись с тем, что рядом с неверным было и правильное, рядом с плохим было и хорошее, ибо хорошее и правильное так и останутся хорошим и правильным, а плохое и неправильное надо исправить, невзирая ни на какие смягчающие обстоятельства».

Как помнится, эта статья многое определила в наших последующих отношениях с Константином Александровичем Фединым.

5

В начале пятьдесят второго года я сдал в редакцию «Нового мира» свой роман «Товарищи по оружию», верней, первую часть его.

И у Твардовского, благожелательно отнесшегося к роману, и у меня самого было желание, чтоб рукопись прочел Федин. Но Федин работал в это время над собственной вещью; в редакции, видимо, колебались, посылать ли Федину мою объемистую, почти двадцатилистную рукопись, и, как я могу судить по сохранившемуся у меня ответному письму Федина, мне пришлось обратиться с этим деликатным вопросом непосредственно к нему.

«Я, конечно, прочитаю – и с интересом, дорогой Константин Михайлович, – писал Федин. – Но ведь, Вы знаете, я – не быстрый. Что Вы называете «в эти дни»? Я жду со дня на день путевку в Барвиху. Если наконец поеду, возьму рукопись с собой и там прочитаю быстро, дней в пять… Здесь же на даче читать буду медленнее. Присылайте, так или иначе…»

Получив эту записку, я послал первую часть романа Федину, одновременно с этим по другому экземпляру продолжая работать над ним в редакции.

Во второй половине марта 1952 года я получил из Барвихи довольно объемистый пакет и, открыв его, обнаружил там тринадцать больших, плотных белых листов бумаги, исписанных сверху донизу знакомым мне тонким, твердым, негнущимся почерком Федина.

«…Вопрос о печатании Вашей рукописи, наверное, давно решен, так что мой отзыв вряд ли может сослужить роману какую-нибудь пользу, – писал Федин. – Но если бы Вам понадобилось сослаться на мое мнение о романе, то Вы можете воспользоваться этим моим письмом – в любой части или полностью и в любых обстоятельствах, в которых сделать это Вы сочтете нужным. Это – писательское письмо, а не рецензентское, поэтому я буду говорить обо всем, что мне думалось при вторичном чтении рукописи с карандашом в руке. Наберитесь терпенья…»