Том 10. Воспоминания

«…Он подчеркнуто положителен – в литературно-критическом, а не только в идейном и житейском отношениях. Особенно чувствуется это в начале романа: автор дал ему скуповатую площадь, некую сотку гектара для душевных движений, и он не свободен – по авторской, а не по своей вине. Я уверен – он ярче и красочней. Душа его помещена в сосуд, в колбу, которую выдула наша положительная критика. На фронте в бою он очеловечивается. Раны не связывают, а освобождают его движения. Может быть, так и бывает, так и должно быть… Я оцениваю характеры по их зримости и пластичности, по тому, насколько они живы и убеждают в своей жизни читателя. По содержанию идейно-психологическому они почти равнозначны. Тут варьируется примерно четыре категории: патриотизм, долг, смелость, отзывчивость (т. е. товарищество-дружба). Гармония этих категорий в исторически конкретной обстановке «начала» большой войны и является, на мой взгляд, проблемой романа, ибо пятая категория – любовь – должна, видимо, служить оселком, на котором оттачиваются, пробуются первые четыре: насколько они сильнее ее… Отрицательных характеров я пока не вижу, если не считать Нади. Таким образом, эта часть романа бесконфликтна. Существо того мира, против которого готов на любую войну советский человек, остается за рамками романа. Врага Вы не даете. Предполагается, что враг – это данность. Где-то за пределами раскрытого Вами действия действует тройственная ось, Берлин – Рим – Токио, антикоминтерновский пакт

¹⁵, самураи – вообще международный злодей. Он только чуть-чуть приоткрыт в стратегии и тактике квантунской политики да в Испании. Но нет никаких внутренних трудностей борьбы советского человека против этого данного предпосылкой большого врага. Герои не встречают препятствий (ежели это не препятствия монгольского театра военных действий, которые показаны отлично); говоря старомодно, зло не мешает добродетели. Тут и достоинство и недостаток вещи в целом. Достоинство потому, что интерес повествования не пострадал от отсутствия злодеев. Это роман о добрых людях. Недостаток, потому что это единственная условность вещи: в мире героев отсутствуют противоречия».

И, возвращаясь к этой же теме еще раз, Федин добавлял: «…чтобы лишний раз вспомнить Гоголя – у Вас есть и Тарас, и Остап, но нет ни Андрия, ни панночки…»

Дальше в письме следовали подробные замечания о стиле, манере письма и фразеологии, о языке и словоупотреблении. Именно так, сведя их, озаглавил сам Федин свои замечания. Замечания конкретны, но это та конкретность, которая имеет общее значение; приводимые Фединым огрехи стиля, думается, поучительны не для меня одного.

«…Бросается в глаза, как много употреблено лишних слов, – писал Федин. – Обычно это мало что выражающие газетные речения, не несущие никакой службы. «В сущности», «тем более», «по меньшей мере», «больше того», «как ни странно», «разумеется»… Художнику не следует допускать широко распространенных фразеологических оборотов, если этого не требует характеристика героев. Такие выражения лишены иногда просто смысла. «Предельно кратко выраженная сумма взглядов…» – о чем здесь речь? «А пальто стоило целое состояние» – это не дает нужного представления о драгоценности пальто в лагере испанских беженцев, у которых не было ни целого, ни полцелого состояния. У Вас есть обороты, идущие от ораторских приемов: «…немалая, и даже очень немалая роль…» Очень часто употребляется типично ораторское вводное предложение, начинающееся словами: «а то»: «…если он пишет – а то, что он писал, было…» и т. д. Есть, наконец, своеобразные фигуры кокетства – не могу их иначе назвать: «…умер, и его нельзя возвратить к жизни как раз потому, что он умер». Такая фигура не только алогична, она не остроумна и плоха по вкусу. Напишете ли вы: «он сел, и про него нельзя сказать, что он стоял, как раз потому, что он сел»? Или: «представления не мог дать ни один возвышающийся в степи предмет. В степи не было никаких предметов…» При ваших возможностях образно описывать реальный мир нет надобности в подобном кокетстве. С укоренившимися оборотами, которых мы у себя часто не замечаем, в живой речи, надо вести войну на страницах книг, корчевать их без пощады, иначе они укоренятся и в письме. «По его расчетам, а расчеты у него были всегда точные…» – эту интонацию оратора, говорящего слова, чтобы на ходу выиграть время для мысли, надо упразднить. Когда пишешь прозу, есть время подумать.

В прозе можно влиять на восприятие читателя качеством слова не менее, чем в поэзии, – окраской слова, музыкой, ритмом речи, ее строем. Я говорю пошлые вещи, но говорю потому, что мне кажется, Вы не всегда придаете своему орудию должное значение. Надо больше увлекаться самим письмом.

Возьмите одну фразу на странице 81-й – о Маше и Синцове. Какая коллекция деепричастий! «Продолжая сидеть», «продолжая смотреть», «свешиваясь», «двигаясь», «прикрыв», «держась» – все в куче! Не верится, что это одна фраза…