Том 16 (XVII век, «смеховой мир»)

Слава[3829] хватливому по щокам. Глас останошной: **В терпении своем стяжал еси мзду свою, почесть трудов своих приемля, скорби́, соломянным венцем главу свою увязе, лице свое для ковша дав на поушники пьяным, главу свою попелом изнаполнил, лице свое сажею удручив, постнически жизнь свою скончав.[3830] ** Люди — в рот, а ты — глот. Послушлив быв пьяницам — инеем наредят. А ты, что бес, скочил: иному на полати на имя ковш подали, а ты с полатей и скочил, бросился! Мало головы не сломил, прискоча, что идол! Хватился за ковш — ковша не выпил, а поушник выхватил! Спасибо сказал: «Аз виноват, у блядина сына вырвал!». А ты, пропойца, не вопреки глаголешь: Бог тебе платит на доброй слове.

Блажен еси, яко никакова тебе скорбь не может от пития разлучити: ни побои, ни поушники, ни глад, ни срам, ни родивших тя жюрьбы. Непостыдно лице имея, что бес пред заутренею льстишь. Тако и ты, пропойца, для ковша душу свою топишь: пьющему потакаешь, льстишь, вежлив ся творишь пред ним, огонь у ярыжных из рук рвешь, его осужаешь: «Не гораздо светишь!». Руку со огней вверх протягаешь, на место пропойцу садишь, место пропойцыно дмешь[3831]. чтоб ему сесть, седалища не изгрязнити. Избу метешь, как и всегда, добрый послушник; а как его опьешь, так ты, что бес, на старые полати скокнешь, а сам молвишь: «Коли, брате, денег нет ничево, а в старые заклады не верят, поди к нам на полати и приставай к нашему стаду, садися с нами на печь голым гузном сажи мести. Поедем с полатей, оголи гузном на печь! Привыкай к побоям, поститися научись! Заглядывай из запечья с нами, что живой родитель: жив провонял, глаза пиликают, зубы светлеют.[3832] С радением бажите[3833], что вам Бог пошлет иного питуха

[3834], стряпаете около ево, что черт у слуды[3835]. Стояния много, а воздаяния мало. Тем вас побоями почитаем и напрасьньство[3836] ваше похуляем[3837], терпению вашему дивимся, не Бога ради страждущих, но з дурносопы[3838] непослушливыми. Хульными глаголы воспеваем вас, страждущих от своей совести.

И ныне. Глас той же: Отецкому сыну суровому.

Отецкой сын распотешился, с ярыжными спознался, сажу и руду на полатех претерпел еси. Взявши кошел — да под окны пошел, Христа помянул — а собак подразнил.

Таже на стиховне стихиры, глас подобен: Дом пустеет.

Радуйся, Кабаче непотребный,[3839] несытая утроба, от всего добра отводителю, домовная пустота, неблагодарная нищета, чужая сторона от тебе неволею познавается. Для тебе ради, Кабаче непотребне, люди меня ненавидят, взаймы мне не дадут. С похмелья еси великая стонота, очам еси отемнение, уму омрачение, рукам трясание. Старость есть человеком недобрая, не христианскою смертию мнози человеци от тебе умирают.

Стих: Ибо что найдешь или украдешь, — то понеси на кабак!

Радуйся, Корчмо несытая! Людей обнажение велие в мале часе, а на опосле — печали умножение! Во всю землю слава идет про тебя неблагодарная, мнишескому чину поругание велие. Кто к тебе ни прийдет, тот даром не отойдет! Всякому человеку еси не постыден Чистоха[3840]. Хто с тобою ни знаетца, тот от тебя охнет, а на опосле — много и слез бывает.

Стих: Яко на корчме всякое воровство бывает.

Радуйся, Кабаче веселый, бесованию наставниче, яко мнози тобою хвалятся и хвастают, по мале же и нищетою болят.[3841] Проповедают чюдеса твоя великая: «Днесь есьми был пьян, не помню, как с кабака свели, в мошне было денег алтын десять, то все вычистили и сказывают, что со многими бранился, а с иными дрался, того я не помню всего. А ин проповедует: «Яз тебя пьяние был и весь переблевался, и в калу перевалялся, дошед до проходу, тут и спал. Пробудился, шед в полночь на реку, умылся, кому ни сказать, тому и зблевать». Ин же чюдеса и того дурнее вопиет: «Яз вас всех пьяние был, пришед домой, жену свою перебил, детей своих розгонял, суды[3842] все притоптал, не ис чего стало пити, ни ести, и купити нечем».

Стих: Хвалят всякого человека, как у него в руках видят.

Радуйся, Кабаче — веселый с плачем! Людский губителю, приезжим гостей досада великая! Хто на тебе побывает, тот всего повидает! Учителю молодым и старым и безумный! Жалованье ярыгам городским и деревенский даешь — по всему хрепту плети, и крепко шиты! Да кафтаны даешь — часто стежь, вековая память. Иным даешь ожерелья нашего в три молоты сажено! Комуждо — различные дары даешь. А иному даешь зарукавья[3843] железные, а крылошан и старцов жалуешь темною темницею и кормишь их с похмелья сушьем[3844]

з грядили их даришь осетриною вязовою[3845] по всему хрепту.[3846] Раздирай платье, не стой! Потчивай по-манастырски, не робей! Хлеб, господине, по силам, а волога[3847] — по плечам! А на прихлебку — не диви[3848], плетей не лучилось, тем ти, господине, по спине челом бьем, не часто тое вологи кушают, а во веки отрыгается.

Слава и ныне недобрая непослушливым.

Глас высокопятой: Кто доволен дурости твоя исчести и труды кабацкия понести?