Том 16 (XVII век, «смеховой мир»)

А коли мы, богомолцы твои, за правилом к вечеру утрудимся, до полуночи у пивново ведра засидимся и на утро встать не можем, где клобук с мантиею, не вспомним, и тогда мы немножко умедлим и к девятой песни поспеем, а иные к росходному началу. И он архимарит монашескому житию не навычен, крылоское правило и всенощное пиво ни во что вменяет, за то нас, не смысля, крепко смиряет. А Колязина обитель немалая: после мору[3942] осталося старых лет запасов по подлавесью в хлебне — стулья[3943] да чепи, в мукосейне — по спицам шелепы, да плети, да сита частыя, в караулне, подлавки — снопы батогов, в кузнице по грядкам — кандалы да замки. У нас, богомолцов твоих, от слез очи мутятся, а за плечами кожи вертятся, и ночью не спится.

И мы, богомолцы твои, тому дивимся, что он, архимарит по се время в Колязине живет, а по нашему пить не учится, а нашу братью бить горазд. Не лучше ли ему плыть от нас: а на его место у нас много будет охочих великого смыслу. И на пусте жить не станем, и в анбаре простору прибавим: рожь да ячмень в солоды обростим да пива наварим, брашки насидим. А чево не станет, и мы вина накупим, учнем крестьяны нарежать[3944] колокола отвязать, и велим в Кашин провозжать да на вино променять; а так они ж нам много зла учинили, от пива отлучили и нищими всех нарядили.

А как мы архимандрита избудем и добраго добудем, которой горазд лежа вино да пиво пить, а к церкве бы пореже ходил и нас бы, богомолцов твоих, почаще на погреб посылал, учнем радеть, а ему, архимариту, добра хотеть, а монастырю прибыль чинить, вино в чарки наливать да старое пиво допивать, а молодое затирать[3945], а иное станем на дрожжи наливать, да тогда и к церкви пойдем, когда вино да пиво допьем. В колокола не будем звонить, а на погреб и без звону в полночь готовы ходить; ладану да свечь не будем жечь, пиво да вино и с лучиною пьем; уголью истери[3946] не будет, ризы да книги вынесем в сушило[3947], церковь замкнем, а печать в лупки

[3948] обогнем, понамарей вышлем в слободу жить, а прикажем им почаще ходить да вино нам подносить, да велим им звонить с недели на неделю в год по одножды.

Милостивый великий господин преосвященный Симион, архиепископ Тверский и Кашинский, пожалуй нас, богомолцов своих; вели, государь, архимандрита счесть в колоколах да в чепях весом, что он ис колокол много меди иззвонил ис чепей много железа перебил, кладучи на нас, богомолцев твоих, а в уголье мерою, колоты[3949] да доски числом, и в той утерной[3950] казне отчот дать и свой милостивой указ учинить, чтоб наши виновати не были, потому что ему, архимариту, безчестье немалое, а платить нам нечем: крылоские люди живут небогато, а нажитку у себя имеют толко лошка да плошка. А буде ему, архимандриту, впредь мы надобны не будем, и мы, богомолцы твои, ударим об угол плошку да покладем в мешок лошки, да возмем в руки посошки, пойдем из монастыря по дорожке в ыной монастырь, где вино да пиво найдем, тут и жить начьнем, пиво да вино допьем, и в иной монастырь пойдем и поживем по разсмотрению с похмелья да с тоски и да с третьей брани и великия кручины; в Калязин монастырь зайдем погулять в житницах и в погребах и во всех монастырских службах в правду совершенно до смерти, буде есть у чего быть, по-прежнему в Колязине монастыре жить неотходно начнем.

Смилуйся, пожалуй!

ПОСЛАНИЕ ДВОРЯНИНА К ДВОРЯНИНУ{14}

Благих подателю и премудрому наказателю, нашего убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жительства присносущу писателю, государю моему имярек и отцу имярек, жаданный[3951]

видети очес твоих светло[3952] на собя, якоже преже бе не сытый зримаго и многоприятнаго милосердия твоего Фуников Иванец, якоже прежней рабец, греха же моего ради яко странный старец.

Вожделен до сладости малаго сего писанейца до твоего величества и благородия, не простирает бо ся сицево писанейцо за оскудение разума моего и за злу фортону[3953] сердца моего. Точию Рех ти: буди, государь, храним десницею Вышнаго Параклита.[3954]

А по милости, государь, своей, аще изволишь о нашем убожестве слышати, и я, милостию Творца и Зижителя[3955] всяческих, апреля по 23 день, по-видимому, в живых, а бедно убо и скорбно дни пребываю, а милосердия твоего, государя своего, всегда не забываю. А мне, государь, тульские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки,

да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска,

и взяла меня великая тоска,

а послана рогожа, и спать не погоже.

Седел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядел.

А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе,

за старые шашни хотели скинуть з башни.

А на пытках пытают, а правды не знают,

правду-де скажи, а ничего не солжи.

А яз им божился и с ног свалился и на бок ложился:

«Не много у меня ржи, нет во мне лжи,

истинно глаголю, воистинну не лжу».

И они того не знают, больше того пытают.

И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кнутом.

Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил,

баня дурна да и мовник[3956] глуп,

высоко взмахнул, тяжело хлыснул,