Том 16 (XVII век, «смеховой мир»)

от слез добре велик и по ся места болит.

Прикажи, государь, чем лечить,

а мне, государь, наипаче за тебя Бога молить,

что Бог тебя крепит, дай, Господи, и впредь так творить.

Да видех, государь твое, государя моего имярек,

рукописание, прослезихся,

и крепости разума твоего удивихся,

а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся,

и Богу моему за тобя, государя моего, помолихся.

Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то же сотворяю.

А тем, государь, твое жалованье платить,

что за тебя Бога молить, да и всяк то говорит: добро-де он так творит.

Да писал бы, государь, немало,

да за великой смуток[3957] разума не стало.

Приклоних бо главу свою до земля, Рех ти: здравствуй, государь мой, о Христе. Аминь.

Да немало, государь, лет,

а разума нет, и не переписать своих бед.

Розван, что баран, разорен до конца, а сед, что овца.

Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола.

Рожь ратные пожали, а сами збежали.

А ныне воистинну живем в погребище и кладем огнище,

а на ногах воистинну остались одне голенища, и обились голенища.

Зритель, государь, сердцам Бог: не оставили шерстинки,

ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно ни горстки.

Всего у меня было живота корова, и та не здорова.

Видит Бог — сломило рог.

Да Бог сердца весть — нечего есть.

Велел Бог пожить и не о чем тужить.

А я тебе, государю моему, преступи страх,

из глубины возвах,[3958] имя Господне призвах,

много челом бью.

А о скорбех постигших нас не вем, что изрещи. Зрение нас устрашает, но мню, и стихия нам зболезнует. Не единех бо нас постигоша злая, но и всю страну нашу. Земля, юже видел еси благу и населенну, узриши ея опустену и напоену кровми святых: пролияша бо ся крови подобно дождеви, и вместо пшеница возрастоша нам терния.[3959] Узриши церковь Божию сетующу и дряхлующу и яко вдову совлечену, красота бо ея отъята бысть иноплеменными, паче же нашими воставшими на нас, Богу тако извольшу. И узриши грады разорены и пожжены, вдовы и старии сетующа и гладом таеми[3960], середняя[3961]

же и невесты возхищени и обоимани руками чюжих, и младенцы раздробляемы, и самый той царствующий град, яко шипок[3962] красен зимою, противными нашими померзаем. Превосходит бо плач наш паче Вифлеомскаго плача, тамо бо токмо едини младенцы убиваеми бываху[3963] и се число прииде, зде же старии и совершении умом и боголепныи образом и юннии леты и образом и всяк возраст не пощаден бысть. Превосходит же воистинну и Херсонскаго Устиниянова убиения:[3964] тамо бо токмо един град страдаше, зде же не мала часть вселенныя в запустение положись.

Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу, не бо ум мой постигнути или писанию предати возможет, да и тебе скорбь на скорбь не наложу. Твоя же и моя вся взята быша без останка.

ПОВЕСТЬ О ЕРШЕ ЕРШОВИЧЕ{15}

В МОРИ ПЕРЕД БОЛШИМИ РЫБАМИ СКАЗАНИЕ О ЕРШЕ О ЕРШОВЕ СЫНЕ, О ЩЕТИНЕ О ЯБЕДНИКЕ, О ВОРЕ О РАЗБОЙНИКЕ, О ЛИХОМ ЧЕЛОВКЕ, КАК С НИМ ТЯГАЛИСЯ РЫБЫ ЛЕЩ ДА ГОЛОВЛЬ, КРЕСТЬЯНЯ РОСТОВСКОГО УЕЗДУ

Лета 7105 (1596) декабря в день было в болшом озере Ростовском сьждялися судии всех городов, имена судиям: Белуга Яраславская, Семга Переславская, боярин и воевода Осетр Хвалынскаго моря, окольничей был Сом, больших Волских предел[3965], судные мужики Судок да Щука-трепетуха.