Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

С. Ошерова). «Лазурный Протей», «морской старец» — олицетворение первозданной «тьмы над бездною», Первоматерии, в которой заключены все еще не проявленные бытийственные формы; лунатик Зрцадло — воплощение магического лунного зеркала, описанного в трактате иранского мистика Сухраварди (1155— 1191): «Когда я стою против Солнца, то, в зависимости от этого способа противостояния, на зеркальной поверхности моего тела появляется его образ, подобно тому, как образ других тел появляется в зеркале» (Шихабаддин Сухраварди. Язык муравьев // Волшебная гора. 1998. № 7). Зрцадло еще и магический щит Персея, взглянув на который один из персонажей видит отраженный лик Медузы, которая давно уже завладела его душой и падает замертво. Несомненно также, что в образе этого гениального медиума отразились некоторые черты личности самого Майринка, обладавшего, как известно, ярко выраженными медиумическими способностями (Abellio R.

Preface... P. 14 — 15). Важно подчеркнуть и то обстоятельство, что, с известной точки зрения, Зрцадло — это художественная персонификация ненависти, которую Майринк питал к Австрийской империи эпохи заката, к ее бездушию, «окостенелости», гнилости и лжи. Исследователи его творчества высказывают предположение, что образ актера-медиума навеян легендами о волшебнике по имени Жито, подвизавшемся при дворе чешского короля Вацлава IV(1361 — 1419) и будто бы умевшем принимать всевозможные обличья, приводя этим в смятение и ужас окружающих (Неут G. Glossaire... P. 229). Символика зеркала в романе не исчерпывается образом актера: сюда же относятся портреты предков Поликсены, как бы оживающие в ней самой, зеркало в каморке Богемской Лизы, а также зеркало в кабачке «Зеленая лягушка», наводящее на мысль о том, что и «наш подлунный мир является страшным и жестоким зеркалом».

...у Богемской Лизы. —

По-немецки это прозвище самым явным образом намекает на «профессию» героини, но следует иметь в виду, что в романе она играет роль «священной гетеры», тантрической напарницы Флугбайля, его «шакти», с помощью которой он осуществляет свое духовное восхождение. Женские образы, олицетворяющие ту божественную энергию, которая в сочинениях по тантра-йоге мыслится «корнем всякого существования, началом и концом миров», встречается во всех крупных произведениях Майринка. Это Мириам из «Голема», Ела из «Зеленого лика», Офелия из «Белого доминиканца», Яна-Иоганна из «Ангела Западного окна»... Еще один «шактический» образ «Вальпургиевой ночи» — Поликсена, возлюбленная Отакара, чье имя связано не только с гомеровской героиней, невестой Ахилла, принесенной в жертву на его могиле, но и с богиней Поликсо, считавшейся одной из владычиц подземного мира.

С. 146. ...снабженной устрашающей подписью «Вальпургиева ночь»... —

Символика этой «красной даты» раскрывается в романе достаточно подробно, поэтому стоит упомянуть лишь о более общих аспектах данного понятия. Название «Вальпургиева ночь» происходит от имени жившей в VTQ в. на территории теперешней Германии аббатисы Валыгурги, память которой чествуется католической Церковью 1 мая. Языческий праздник, посвященный весеннему обновлению природы, широко отмечавшийся в Западной Европе в эпоху раннего средневековья (обычай насаждения

«майского древа» сохранился до XVII в.), со временем был осмыслен как «бесовское действо», выродился в кощунственную пародию на христианские праздники, во время которой, как считалось, колдуны и ведьмы подтверждают свою верность языческим богам, превратившимся в демонов. Майринку несомненно были знакомы те первоначальные варианты «Вальпургиевой ночи» из «Фауста» Гете, которые не вошли в окончательный вариант драматической поэмы, но представляют особый интерес тем, что в них особенно отчетливо прослеживаются фольклорные истоки этой темы:

Хор несется разъяренный, Волки, женщины-драконы! На горе там, пламенея, Дьявол встал! Бежим скорее! Вся земля дымится чадом, Все вокруг пылает адом! (Гете.

Фауст /Пер. Н. Халодковского. Пг., 1914. Т. 2. С. 118.)

В финальных сценах романа Майринка также появляется Дьявол в виде «полуголого человека с кожаным фартуком на чреслах и вспыхивающей золотыми искрами митрой на голове»; этот «единственный препоясанный среди богов» бьет в барабан бунта среди пламени и кишащих людских толп.

С. 149. Олений ров — первоначально природный овраг, глубокое русло реки Бруснице в Праге, которым было обусловлено стратегически выгодное положение первого городища, а затем романского и готического Града.