Том 2. Произведения 1909-1926

— Но ведь, тогда… что это вы сказали? — горестно подхватил Максим Николаевич. — Дети должны непременно быть, для ради всяких экспериментов над ними в будущем!..

Когда вошли они на террасу, Ольга Михайловна уже не встретила их. Она лежала на диване в столовой, и, когда Шварцман прошел осторожно мимо нее, она даже не повернула к нему головы.

Его встретила только сиделка. Они переглянулись, и он опустил голову. Но все-таки он вошел в комнату Мушки, приложил стетоскоп к сердцу, послушал и молча вышел на террасу.

— Ну, что же делать!.. Констатируйте, как говорится… сейчас дам вам бумаги…

И Максим Николаевич достал из папки несколько мелких листков, и на одном из них Шварцман написал, что Мария Наумова, 12 лет, 27 июля скончалась от азиатской холеры.

— Вы все-таки продолжаете думать, что холера? — удивился Максим Николаевич.

— Да… Так будет лучше, — не на вопрос ответил Шварцман.

— Так сказать, «сухая» холера?

— Дд-аа… Видите ли, можно нарисовать эту картину так: холерные вибрионы размножились в организме необычайно быстро и сразу остановили деятельность сердца…

И он написал еще три заявления: насчет похорон, санитарной линейки и дезинфекции.

— Максим Николаич! — крикнула вдруг Ольга Михайловна. — Попросите доктора ко мне!

— Нет, зачем же! — испуганным шепотом отозвался тот и хотел уйти с террасы.

— Я тоже больна! — сказала Ольга Михайловна, подымаясь с дивана.

— Это… пройдет со временем… И что же я тут могу? — бормотал Шварцман, порываясь уйти.

Но Ольга Михайловна уже стояла на террасе и говорила:

— Скажите, доктор, если бы камфара у нас была ночью, она была бы жива?

— Нет! — твердо ответил Шварцман. — Случай был безнадежный… Я, видите ли, так это представляю: пакет бацилл…

Но Ольга Михайловна оборвала его резким вскриком. Она грянулась бы на грязный от ливня пол террасы, если бы не подхватил ее Максим Николаевич и не опустил осторожно в кресло-качалку.

Шварцман в стороне, отвернувшись и делая в податливой земле кружочки наконечником палки, ждал, когда пройдет приступ отчаянья.

Женщина рыдала нутряным страшным бабьим рыданьем… Она билась бы головой, если бы не держал ее голову Максим Николаевич.

— Да дочка ж моя, Марусечка-аа-а!.. Да радость же ты моя единственная-я-я… а-а-а!..

Так несколько длинных страшных минут, перевернувших всем души.

Максим Николаевич повторял глухо:

— Успокойтесь!.. Ну, успокойтесь же!.. Может быть, и мы с вами умрем завтра!.. Мы ее догоним, нашу Мушку!.. Это колесо истории нас раздавило… истории, черт бы ее побрал!..

И, воспользовавшись тем, что рыдания ослабели, Шварцман сказал:

— Считаю долгом предупредить вас, как врач, что в комнату умершей вы больше не должны входить… Не входить даже и в дом до дезинфекции…

— Но ведь мы и не боимся умереть, доктор!.. — сказал Максим Николаевич. — Я бы, поверьте, очень охотно умер хоть завтра… Может быть, я уже заражен.

— Но у вас ведь… у вас есть еще долг по отношению к другим! — отозвался Шварцман, все еще прокалывая землю своею палкой и глядя на кружочки.

— Ах, ближние?.. Да, да, да!.. Перестаньте же, Ольга Михайловна!.. Да успокойтесь же!.. Мы с вами должны еще что-то такое… во имя любви к ближним… Прежде всего, мы не должны больше видеть Мушки… Еще что, доктор?

— Я вам советую вымыться горячей водой… Потом…

— Еще раз самовар ставить?

— Да… Перемените все решительно белье и верхнее платье…

— Вы слышите, Ольга Михайловна?

— Ночевать где-нибудь на пустой даче… Похороните завтра утром, а в обед к вам придут с дезинфекцией.

Передав сиделке крупно вздрагивающую, но уже притихшую Ольгу Михайловну, Максим Николаевич пошел провожать Шварцмана.

Он сказал ему:

— Я — ваш должник… В самом скором времени у меня будут деньги… Только давайте, между нами, выясним: ведь это не холера была у девочки?

— Как же это выяснить без анализа?.. И не все ли вам равно, от чего? Важно, что умерла… А еще важнее, чтобы и вы оба не умерли… После дезинфекции пригласите прачек, белильщика… Большие расходы, конечно, но что же делать?.. Однако это отвлечет несколько мать. Вы согласны?

Житейски это было разумно, и Максим Николаевич простился с ним без вражды.

Отсияли уж радуги, и море потухло…

14

Сиделка долго кипятила свой шприц, чтобы его обеззаразить, и ушла наконец. Ушла и Шура, пригнавши Женьку. На даче остались только они: двое живых и Мушка — мертвая, не только мертвая сама, но и смерть другим, — чужая и страшная.

Только день назад так смеялась она звонко и радостно, купая в радостном синем море свою Женьку, задравшую хвост кольцом!

Поставлен был вновь зеленый большой самовар с заклепанным краном, и валил от него дым. Смолистым дымом этим застлало горы и море, и не заметили сразу, как появился откуда-то перед террасой косоротый какой-то низенький человек и сказал гнусаво:

— Слыхал, несчастье у вас… что делать!.. У меня у самого тоже… недели две назад… дочка двух лет…

Оторопели оба… Переглянулись…

— А вы, собственно, насчет чего же? — спросил Максим Николаевич тихо.