Том 2. Рим / После Рима

Пантомал: – Нет на свете хороших хозяев —      это известно всякому. Но я доподлинно убедился,      что самый скверный – это мой. Человек-то он безвредный,      только рохля и ворчун. Если, положим, что-то в доме пропало,      он так и сыплет проклятиями,      словно это неведомо какое преступление. Если вдруг обман заметит —      без перерыву кричит и ругается, да как! Если кто-нибудь толкнет в огонь      стул или стол или кровать, как это бывает при нашей спешке, —      он и на это плачется. Если крыша протекает, если двери сбиты с петель —      он скликает весь дом, обо всем допрашивает, —      разве ж такого можно стерпеть? Все расходы, все расчеты      записывает собственной рукой, и если в чем не отчитаешься,      то деньги требует назад. А уж в дороге до чего      он несговорчив и невыносим! Выехать надо до рассвета;      мы себе пьянствуем, потом спим;      а он и на это уж сердит! А потом, за пьянством и сном,      пойдут другие поводы: в толпе толкотня, мулов не сыскать,      погонщиков след простыл, упряжка не слажена, сбруя наизнанку,      возница на ногах не стоит, — а он, словно сроду никогда не ездил,      все это ставит нам в вину! Когда так бывает у другого,      то немножко терпения —      и все постепенно наладится.      А у Кверола наоборот: За одной бедой он ищет другую,      придиркой за придирку цепляется; не хочет ехать с пустой коляской      или с больною лошадью

       и все кричит:      «Почему ты мне раньше об этом не сказал!» — словно сам не мог заметить.      Вот уж самодур, так самодур! А если заметит какую оплошность,      то скрывает и молчит, и только тогда затевает ссору,      когда и сослаться не на что, когда уж не отговоришься:      «Так я и хотел сделать, так я и хотел сказать». А когда наконец потаскаемся туда-сюда,      то надо еще и вернуться в срок. И вот вам еще одна повадка      этого негодника: чтобы мы спешили к сроку,      он дает нам про запас один только день — разве же это не значит просто      искать повода, чтобы гнев сорвать? Впрочем, что бы там ему ни взбрело в голову,      мы всегда сами себе назначаем день для возвращения;      так что хозяин, чтобы не попасть впросак, если кто ему нужен в календы,      тому велит явиться накануне календ. А как вам нравится, что он терпеть не может пьянства      и сразу чует винный дух?      И что за вино, и много ли пил — по глазам и по губам он      с первого взгляда угадывает. Мало того: он не хочет, чтоб с ним хитрили      и водили за нос, как водится! Кто же смог бы такому человеку      служить и слушаться его? Не терпит воды, коли пахнет дымом,      ни чашки, коли засалена:      что еще за прихоти! Если кувшин поломан и потрескался,      миска без ручек и в грязи, бутылка надбитая и дырявая,      заткнутая воском тут и там, — он на это спокойно смотреть не может      и еле сдерживает желчь. Не могу себе представить,      что такому дурному человеку может понравиться? Как вино отопьешь и водой разбавишь —

      он заметит всякий раз. Нередко нам случается      подмешивать и вино к вину: разве грех облегчить кувшин от старого вина      и долить его молодым? А Кверол наш и это считает      страх каким преступлением и, что самое скверное, сразу      обо всем догадывается. Дай ему самую маленькую монетку, легонький такой серебряный кружочек,      и он уже думает, что ее подменили или подпилили,      потому что случай такой уже был. И какая тут разница? ведь один и тот же      цвет у всякого серебра! Все сумеем подменить, а это – никак.      То ли дело – солиды:      тысячи уловок есть, чтоб их подделывать. Если чеканка одна и та же,      то попробуй-ка их различить! Где на свете больше сходства,      чем между солидом и солидом? Но и в золоте есть различия:      внешность, возраст, цвет лица,      известность, происхождение, вес —      на все это смотрят у золота внимательней, чем у человека.      Поэтому, где золото, там все для нас. Кверол этого раньше не знал;      но дурные люди портят хороших людей! Вот уж мерзавец этот самый наш сосед Арбитр,      к которому я теперь иду! Он пайки рабам убавил,      а работы свыше всякой меры требует. Кабы мог, он бы и мерки завел другие      ради своей бесчестной выгоды. И вот, когда он, случайно или нарочно,      повстречает моего хозяина, тут-то они вразумляют друг друга. И все-таки, ей-ей, сказать по правде,      если уж надо выбирать,      то я выбираю своего. Хоть какой он ни на есть,

      а, по крайней мере, держит нас без скупости. Да беда, что слишком часто дерется      и всегда кричит на нас.      Так пусть уж и того и другого накажет бог! А мы не так уж глупы и не так уж несчастны,      как некоторые думают.      Нас считают сонливцами      за то, что днем нас клонит ко сну: но это потому бывает,      что мы зато по ночам не спим. Днем наш брат храпит, но сразу      просыпается, как только все заснут. Ночь, по-моему, самое лучшее,      что сделала природа для людей. Ночь для нас – это день:      ночью все дела мы делаем. Ночью баню мы принимаем,      хоть и предпочли бы днем; моемся с мальчиками и девками —      чем не жизнь свободного? Ламп мы зажигаем столько, чтобы свету нам хватало,      а заметно бы не было. Такую девку, какой хозяин и в одежде не увидит,      я обнимаю голую: щиплю за бока, треплю ей волосы,      подсаживаюсь, тискаю, ласкаю ее, а она меня —      не знавать такого хозяевам! А самое главное в нашем счастье,      что нет меж нами зависти. Все воруем, а никто не выдаст:      ни я тебя, ни ты меня. Но следим за господами      и сторонимся господ: у рабов и у служанок      здесь забота общая. А вот плохо тем, у кого хозяева      до поздней ночи все не спят! Убавляя ночь рабам,      вы жизнь им убавляете. А сколько свободных не отказалось бы с утра жить господами,      а вечером превращаться в рабов!

 Разве, Кверол, тебе не приходится      ломать голову, как заплатить налог?      А мы тем временем живем себе припеваючи. Что ни ночь, у нас свадьбы, дни рождения,      шутки, выпивки, женские праздники. Иным из‐за этого даже на волю не хочется.      Действительно, откуда у свободного      такая жизнь привольная      и такая безнаказанность?      Но что-то я здесь замешкался. Мой-то, наверное, вот-вот      закричит, как водится. Не грех бы мне так и сделать, как он сказал,      да закатиться к товарищам.       Но что получится?      Опять получай, опять терпи наказание. Они хозяева: что захотят, то и скажут,      коли в голову взбрело,      а ты потом расплачивайся. Боги благие! ужель никогда не исполнится      давнее мое желание: чтобы мой дурной и злой хозяин стал адвокатом, канцеляристом      или местным чиновником?      Почему я так говорю? Потому что после свободы      тяжелее подчинение. Как же мне не желать, чтобы сам испытал он      то, чего никогда не знавал? Пусть же он наденет тогу, пусть пороги обивает,      пьянствует с судейскими, пусть томится пред дверями,      к слугам пусть прислуживается, пусть, оглядываясь зорко,      шляется по форуму, пусть вынюхивает и ловит      свой счастливый час и миг,      утром, днем и вечером. Пусть преследует он лестью      тех, кому не до него; пусть свиданья назначает      тем, кто не является; пусть и летом не вылезает он      из узких башмаков!