Том 2. Рим / После Рима

Формы занятий в университетах также были иные, чем в соборных школах. Они имели три вида: чтение, прение и проповедь. Чтение («лекция») сохраняло тот же характер, что и в соборных школах: преподаватель с кафедры медленно читал основоположный труд (на младшем факультете – чаще всего Аристотеля, на богословском – «Сентенции» Петра Ломбардца, на медицинском – Галена, на юридическом – «Корпус права» и Грациана) и комментировал его фраза за фразой, различая для каждого слова значения буквальное, обычное и контекстуальное (littera, sensus, sententia); студенты торопливо записывали, записи эти потом размножались новым способом, на несшитых листах, что обеспечивало быстроту переписки. Но теперь за чтением следовало «прение» («диспутация»): время от времени каждый бакалавр (студент, окончивший курс) объявлял как тезис («вопрос») какое-либо спорное толкование одного из мест изучаемого автора и на открытом уроке под председательством профессора защищал этот тезис от всех желающих его оспорить; затем профессор выносил решение спора. Дважды в год с прением выступал и сам профессор; но здесь обсуждаемый вопрос или вопросы уже не заранее назначались выступающим, а неожиданно указывались вольными оппонентами – это были диспуты на произвольную, часто парадоксальную тему (de quolibet), показательное испытание диалектических способностей ученого. Наконец, в назначенные сроки лектор выступал перед студентами с проповедью: это было такое же упражнение в толковании текста, как и диспут, но текст брался уже не из Аристотеля или Петра Ломбардца, а из Писания, и средства толкования к нему прилагались самые изысканно-тонкие. Эти диспуты и проповеди в средневековых университетах привлекали многочисленную публику и служили таким же занимательным зрелищем, как когда-то декламации античных софистов. Но главное их значение было в том, что они приучали участников видеть в своем материале не догму, а проблему, требующую разрешения, не раз навсегда заданное единогласие, а разноречие, требующее диалектического согласования. Это сказалось и в форме лекций: они все чаще строились не по-старому, слово за словом, а по-новому, вопрос за вопросом. Это сказалось и в форме внеуниверситетских сводов знания – тех «сумм», в которые облекала свои достижения схоластика XIII века.

Схоластика и мистика – два основных направления идейной жизни зрелого средневековья. Оба эти слова приобрели впоследствии одиозное значение, от которого необходимо отрешиться, чтобы правильно понять их историческую роль. Схоластика была школой разума для средневекового человека, мистика – школой чувства.

Классическая схоластика – такое же порождение новой городской культуры, как и классическая мистика. Психология городского класса, только что сложившегося, тревожно искала себе опоры в мировом порядке: мир представлялся ей огромным городом или цехом, держащимся таким же рациональным уставом, как земной город или цех. Задачей схоластики было вскрыть этот устав в его всеохватности, систематичности и непротиворечивости. Главной трудностью была непротиворечивость: никакой авторитет нельзя было просто отвести, нужно было непременно согласовать его с другими авторитетами, вскрыв в его словах тончайшие оттенки иных значений. Первым к такой задаче подступился в XII веке Абеляр в своем нашумевшем трактате «Да и нет», где были сведены воедино противоречия Писания и Отцов Церкви по 158 вопросам, начиная от взаимоотношения веры и разума и кончая дозволительностью самоубийства; теперь по этому образцу строились исполинские «Суммы» схоластов XIII века, начиная с Александра Галльского (1231), чья «Сумма» была «не в подъем коню», по язвительному замечанию Роджера Бэкона, и кончая «Суммой против язычников» (1265) и «Суммой богословия» (1274) Фомы Аквинского с ее – даже в неоконченном виде! – 631 вопросом и 10 000 пунктов. Все разборы здесь строились единообразно: сперва формулировка вопроса, потом напрашивающийся ложный ответ, доводы в его пользу, затем текст, указывающий на истинный ответ, его раскрытие с уточнением всех понятий и затем, на достигнутом новом теоретическом уровне, опровержение прежних ложных выводов. Прямое происхождение такого изложения от практики университетских «диспутаций» очевидно.