Том 2. Стихотворения 1961–1972

Плакал старый сановник, узнав про инфаркт,не тогда, когда внутренней финкой резнули,а тогда, когда дети с женою заснулии за окнами стих торопливый Арбат.Боль была такова, что ни чин, ни праваи ни личные связи в аптечной контореисчерпать, а не то чтобы сжечь, это море

не могли. Боль была велика, как Москва.Но старинная выдержка лет тридцатизаседаний и сессий, речей и молчанияпомогла, пособила осилить отчаяниеи по этой тропе осторожно пройти.Улыбаясь от бедствия, словно казах,словно Азия перед зиянием бездны,вел себя как обычно — спокойно, любезно

у семьи, у сиделки, у всех на глазах.Личный опыт и знанье того, что нельзяи что все-таки можно, и былая закалкапомогли этот день, извиваясь, скользя,перейти, пережить, впрочем — шатко и валко.Но сейчас он остался один. Он закрылголубые глаза, впал во сны или в думы.

Шум семьи вскоре стих. Шум беды, ее крик,плеск            покрыл, перекрыл маловажные шумы.Ливень середь полей в сердцевине беды!в урагане недоли! в потоке несчастья!И тогда он заплакал: от боли отчастии отчасти от мысли: напрасны труды.Да, напрасны усилия долгого дня

и деяния жизни короткой напрасны.Это — ясно. А прочее было неяснои ненужно. И смерть надвигалась звеня.Значит, вот как приходит! Густеющий звон,колокольный, набатный, нет, гуще и слаще.Он последним усильем из гущи и чащивылез. Снялся с учета и выскочил вон.

БАЛЛАДА О ДОГМАТИКЕ