Том 2. Стихотворения (маленькие поэмы)

Иванов-Разумник дал отповедь таким оппонентам Есенина еще в июне 1918 г.: «Вот, кстати, тема для дешевых лавров: Бог — корова! “Пою и взываю: Господи — отелись!” Многие, видно, ничего еще не слыхали о мировых религиозных символах, о “корове” в космогонии индуизма, в Ведах и Пуранах (эта связь тем интереснее, что и в этой области поэт лишен какой бы то ни было “эрудиции”[17]

)» (журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 2, май [фактически: 15 июня], с. 148). Четыре с лишним года спустя М. О. Цетлин назвал все ту же строку «метафизическим восклицанием, вызвавшим много напрасного смеха» (газ. «Последние новости», Париж, 1922, 16 сентября, № 740).

Между тем, сам Есенин дал такое разъяснение: «“Отелись” — значит, “воплотись”» (сб. «Есенин: Жизнь. Личность. Творчество», М., 1926, с. 163). Очевидно, это же толкование поэта имел в виду и Г. Ф. Устинов, когда сетовал: «Конечно, мы понимаем, что С. Есенин словом “отелись” хочет сказать Богу, чтобы он, наконец, принял реальный образ. Но где же додуматься до таких тонкостей простому рабочему и крестьянину?!» (газ. «Советская страна», М., 1919, 3 февраля, № 2; подпись: Ю. Гордеев; вырезка — Тетр. ГЛМ).

В чем-то сходную трактовку зачина «Преображения» предложил В. Ф. Ходасевич: «...Есенин даже не вычурно, а с величайшей простотой, с точностью, доступной лишь крупным художникам, высказал свою главную мысль. <...> Есенин обращался к своему языческому Богу — с верою и благочестием. Он говорил: “Боже мой, воплоти свою правду в Руси грядущей”. А что при этом он узурпировал образы и имена веры Христовой — этим надо было возмущаться при первом появлении не только Есенина, но и Клюева» (журн. «Современные записки», Париж, 1926, <кн.> XXVII, с. 307–308).

Первая общая характеристика «Преображения» была дана Ивановым-Разумником в сопоставлении со стихами Андрея Белого: «От “народных” глубин, от “культурных” вершин — поэты и художники радостно и скорбно, но чутко и проникновенно говорят нам о совершающемся в мире. Не боятся они грозы и бури, а принимают ее всем сердцем и всею душою: “Вестью овеяны — души прострём в светом содеянный радостный гром” (Андрей Белый). Так говорит один, и отзывается ему другой <следует четвертая строфа первой главки «Преображения»>. От вершин, от глубин — чутко чуют они то новое мировое, что идет теперь в грозе и буре революции: разрушение Содома старого мира <...> и рождение, осуществление новой России, новой Европы, нового мира» (журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 1, <13> апреля, с. 133). Тогда же о начальной строфе финала поэмы Есенина писал И. А. Оксёнов: «...светлым обетом, радостным напоминанием для верующих, непреложным свидетельством — для отчаявшихся, звучат бесценные слова Есенина» (журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 30, 15 октября, с. 8; подпись: А. Иноков). Через три года, приведя ту же строфу из «Преображения», Ф. В. Иванов резюмировал: «В мягкости, задушевности дарования — тайна очарования есенинской поэзии. Скорбь тихая, женственная вера в чудо — ее содержание. И оттого в смелых своих образах он далеко не всегда кощунственен» (газ. «Голос России», Берлин, 1921, 20 июля, № 714).

Размышляя над «Преображением» как произведением патриотическим, П. Н. Савицкий, процитировав фрагменты третьей главки поэмы, писал: «Приведенные строфы ни в коем случае не являются политическим рассуждением в стихах <...>. И в то же время это есть несомненное сказание о России. <...>...никогда, быть может, за все существование российской поэзии, от “Слова о полку Игореве” и до наших дней, — идея Родины, идея России не вплеталась так тесно в кружева и узоры созвучий и образов религиозно-лирических и символических вдохновений, как в этих стихах...» Далее, еще раз приведя начало третьей главки «Преображения», П. Н. Савицкий продолжал: «Это ли не “народная гордость”? “Народная гордость” — это слово Карамзина. И на самом обращении: “Ей, Россияне!” лежит печать карамзинского стиля, “Истории Государства Российского”...» (журн. «Русская мысль», София, 1921, кн. I/II, с. 220–221; подпись: Петроник).