Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815

Менее непосредственно, но зато, быть может, более широко распространено было влияние великого исторического движения, начавшегося в Германии в этот момент. В силу какого-то — инстинкта ученые напоминают народу, не имеющему уже своего очага, народу, который принуждают говорить на чужом языке, славные подвиги его героев и поэтов.

В 1806 году Брентано и Ахим фон Арним выпустили сборник народных песен Des Кnаsеn Wunderhorn; Гаген и Бюшинг основывают Музей древнегерманской литературы и искусства; переводят и комментируют поэму Нибелунги. Со всех сторон делаются усилия воскресить прошлое: живые не были в силах защитить границу, поэтому призывают мертвых, в надежде, что их священные тени обратят чужеземца в бегство. Клейст, самый, быть может, крупный драматический писатель, какого дала Германия, воспевает в Битве Арминия восстание против Рима, а в Принце Гомбургском — основателя современной Пруссии. Захариас Вернер, сделавшийся позднее священником, своей трагедией Двадцать четвертое февраля заложил основание обширной литературе странного фаталистического направления; в своей драме Лютер он прославляет права совести, не покоряющейся силе. Разумеется, это воодушевление не обходится без ребячества и глупостей. Нельзя не признать смешным увлечение берлинских светских женщин Шиллем, который, если верить рассказам, при обучении своего полка показывал прием, как держать саблю, чтобы снести ею голову француза, и как вторым приемом снести еще одну голову француза; отвратительна и груба ругань Яна, основателя гимнастических обществ (Turnvereine), полагавшего возродить молодежь гимнастикой. Такие крайности неизбея: ны. Самые возвышенные мысли часто искажаются, становясь достоянием посредственных или ограниченных умов. Когда Фихте говорил об освобождении, Ян требовал мести и завоевания, и в нем говорит уже не уважение к праву, а ненависть. Но только в подобной форме проповедь философов доходит до понимания толпы. Таким образом, мало-помалу создается своеобразная опьяняющая атмосфера.

К чему теперь тайные общества? Действительно, роль их была довольно незначительна. Французы, а также и австрийские министры много говорили о Союзе добродетели (Tugend-bund). Основанное (в июне 1808 г.) несколькими кенигсбергскими масонами, любителями общих фраз, высокопарных формул и игры в заговорщики, общество это довольно благосклонно было принято королевой и гораздо холоднее — министрами, не всегда, однако, отказывавшимися от его услуг. Оно распространилось в большинстве значительных городов, но никогда не насчитывало более нескольких сот сторонников и без всякого сопротивления исчезло в 1810 году по повелению короля. Рядом с Союзом добродетели возникли другие сообщества, членами которых были студенты, офицеры, зачисленные в запас и переведенные на половинный оклад, и заштатные чиновники. Эти общества сыграли известную роль. Они способствовали поддержанию общего возбуждения, пугали робких, предупреждали переход на сторону французов. В общем, роль эта была вспомогательной, потому что вся страна целиком была в состоянии заговора против завоевателя.

Штейн и реформы.

Первый период патриотического возбуждения, питавшегося опьяняющими словами и легко принимавшего свои мечты за действительность, нашел в Штейне своего истинного представителя. Штейн сделался в известном смысле воплощением немецкого патриотизма, и благонамеренные немецкие журналы не допускают критического отношения к его делу; он заслужил этот культ горячностью своих убеждений, искренностью и постоянством своих стремлений, возвышенностью своего характера. Нельзя отрицать, что Штейн был инициатором мероприятий, подготовивших преобразование Пруссии. Его слава, быть может, не была бы так бесспорна, если бы сам Наполеон не упрочил ее своими неуместными притеснениями.

Фридрих-Вильгельм не любил Штейна, считая его резким и непочтительным, взял его в министры против своего желания, после долгих колебаний (б октября 1807 г.), не очень одобрял его прокламации, расстался с ним без всякого сожаления и никогда не желал снова призвать его к власти. Эта враждебность государя, опиравшегося на могущественную знать, явилась крупным осложнением для сторонников реформ. Чтобы справиться с ним, потребовалась героическая воля, Поклонники Штейна, — прежде всего, самый красноречивый и восторженный из них, историк Трейчке, — особенно настаивают на оригинальности политических замыслов Штейна и на радикализме его мероприятий. Кавеньяк доказал, что эта оценка преувеличена[46].