Если еще в наши дни дворянство сохраняет в коренных прусских провинциях господствующее социальное положение, если даже после революции 1848 года восточные области представляют собой разительный контраст с рейнскими округами, которые прошли через французское господство, то это, без сомнения, означает, что законы барона-освободителя были либо менее закончены, либо хуже задуманы, чем законы Учредительного собрания. Что касается оригинальности Штейна, то, даже допуская, что он сам не поддался воздействию великих современных событий (а это и мало вероятно и едва ли доказуемо), необходимо отметить, что некоторые из его сотрудников более или менее открыто исповедывали идеи 1789 года. Однако, в то время как Учредительное собрание прежде всего сознавало необходимость обеспечить свободу граждан и руководствовалось, таким образом, индивидуалистическими стремлениями, Штейн искал средств увеличить силы государства, уничтожая путы, задерживавшие рост благосостояния и парализовавшие развитие общественного сознания. Было бы также крупной ошибкой оценивать деятельность Штейна по вещественным ее результатам; в его представлениях об отеческом попечении помещиков было много иллюзий, но тот огонь жизни и надежды, который исходил от его приказов, сообщался всему народу, и к тому времени, когда Шт^йа лишился власти, он успел вселить в этот народ новый дух.
9 октября 1807 года король обнародовал знаменитый эдикт, который Шён называет прусским Habeas Corpus'ou. Эдикт этот уничтожал во всем королевстве крепостное состояние и освобождал земельную собственность от всяких установленных законом ограничений, стеснявших свободный ее переход. Но если не считать королевских доменов, где 47 ООО семейств сделались собственниками своих участков, декрет 9 октября остался мертвой буквой. Кавеньяк доказал, что «крестьянин по прежнему не только был далек от собственности, но оставался юридически и фактически под социальным и политическим гнетом земельной аристократии, и феодальное здание едва было поколеблено». Отмена помещичьих прав и меры, принятые к тому, чтобы помешать помещикам наложить руку на крестьянские наделы, тем не менее являлись крупным успехом, и резкая оппозиция феодалов свидетельствовала о важности принятых решений. Обнародованным 19 ноября 1808 года муниципальным законом, составленным Штейном и Шреттером, городам возвращено было ранее постепенно ими утраченное самоуправление. Штейн стремился привить народу охоту и привычку к самоуправлению. Но декрет 19 ноября касался лишь небольшой части населения, а законы о введении общинного устройства в деревнях и об организации управления округами, которых требовал Бойен, долго откладывались.
Наконец 24 ноября 1808 года, в день ухода Штейна, был издан закон о центральном управлении, который, хотя и в искаженном преемниками Штейна виде, являлся до последнего времени основой организации внутреннего управления Пруссии. Генеральная директория с ее запутанными подразделениями исчезла навсегда. Система коллегий была упразднена, а все дела распределены между министерствами внутренних дел, финансов, юстиции, иностранных дел и военным. Генеральные кассы слиты были в единую государственную кассу, вверенную министру финансов. Государственный совет, учрежденный значительно позднее, должен был стать высшим советом монархии. Единство королевства было прочно скреплено вследствие исчезновения областных министров. Привилегии отдельных провинций были уничтожены. Старинные территориальные деления подвергнуты пересмотру, провинции подчинены главным президентам, домениальные и финансовые палаты заменены управлениями (Regierungen), компетенция которых была яснее ограничена и которые избавлены были от всяких судебных дел. Штейн помышлял также об учреждении собраний земских и государственных чинов, но прошло полвека, прежде чем королевская власть согласилась призвать представителей народа.
Шарнгорст. Армия. Шарнгорст был самым решительным из числа тех, кто еще до Иены указывал на недостатки военной организации Пруссии. Старопрусская партия относилась с недоверием к этому чужестранцу, вступившему в армию в 1801 году и сразу обнаружившему намерение все изменить; сторонники плацпарада подсмеивались над этим профессором, лишенным гсякого изящества, неряшливым, неловким в своих манерах и речах; но выдающееся дарование, проявленное Шарнгорстом при Эйлау, где он был настоящим героем дня, покорило сомневавшихся в нем.