Том 3. Non-fiction

ИК: Мы стараемся выпускать скандальные книги, которые заставляют людей думать над проблемами. Ведь самое интересное в жизни — это табуированная тема. Как нас учил старик Фрейд, почему табу на наркотики? Потому что всем очень хочется их употреблять, включая наркологов, ментов и президента России. Пока люди для себя эту тему не проговорят, она так и будет оставаться подавленным комплексом, и как всякий подавленный комплекс будет вызывать неврозы. То же самое касается религиозного фундаментализма, сексуальных извращений. Вот бухгалтерша сидит, и ее очень волнует некрофилия…

(Радостный гогот всех присутствующих. По ходу еще много кого волнует некрофилия.)

Но поскольку она подумать даже не может о таких страшных вещах, она вместо этого пилит мужа, портит жизнь детям. А так сходила бы, труп обняла один раз, может, все бы и прошло (смеется). Будущее счастье человечества зависит от того, насколько оно переведет неврозы и табу в разряд учебника для первого класса общеобразовательной школы под названием «Познай самого себя». Ты сам должен познать возможность и решить, почему она тебе нужна или не нужна. Свободный выбор.

НК: Ваше издательство называется «Ультра. Культура». Почему нам нужна еще какая-то культура, кроме той, что уже есть в наличии?

ИК:

Культура — это империя, а искусство — террор, направленный на расшатывание ее оснований. Культура — это Волочкова, «Лебединое озеро», Большой театр — именно Большой, а не Мариинка, когда то, что было когда-то искусством, превращено в объект потребления. Вот, например, слово «ерзать» пятьсот лет назад значило «е**ться». Может, и слово «е**ться» через пятьсот лет в русском языке не будет значить «трахаться», а будет значить, допустим, «работать». Его будут все меньше табуировать, когда-то оно первый раз попадет в газету без звездочек, диктор его скажет… Все снимается, все поглощается культурой. И искусство должно все время эволюционировать, чтобы сопротивляться процессу омертвления. А «Ультра. Культура» — как раз то, что за пределами культуры, что не может быть воспринято спокойно, без раздражения, без мобилизации психики и эмоций.

НК: То есть нам еще есть куда эволюционировать?

ИК: Само собой. Если человека из неолита сейчас сюда поставить, он вряд ли решит, что мы люди, ему придется распознать, что это на нас одежда, а не шкура такая и прочее. Он решит, что попал или к демонам, или к инопланетянам, или вообще х** знает куда!

НК: Третий вариант практически очевиден.

ИК: А сейчас появляется новый этап — технологическая инволюция, человек начинает перестраивать себя. Постчеловек — это не только новый софт, но и новое железо тоже. Мы в такой же ситуации находимся, как во времена воздушных шаров. Было понятно, что это еще не тот полет, о котором мечталось, но от земли с подскоками уже отрываются. Ну, а как постчеловек будет выглядеть — а хрен его знает. Может, человек предпочтет выглядеть так же, как он был, только все заменить более прочными тканями. Популярными станут уродства, потому что будет считаться, что это свидетельство трушности. Все перестанут обращать внимание на таких баб и мужиков, а какой-нибудь перекошенный весь, кошмарик без одного уха, будет просто номер один, будут все в очередь к нему выстраиваться.

НК:

Как Вы начали заниматься переводом книг? Какой из проектов был для Вас самым необычным?

ИК: Я стараюсь подбирать книги под себя, и вряд ли что-нибудь необычное возьмусь делать, то, что совсем мне никак. Я один тип книг перевожу — динамичный, экшн. Перевожу всю жизнь: сперва в школе тексты песен, потом статьи из музыкальных журналов. А в какой-то момент мне пришлось заниматься этим более интенсивно, чтобы деньги зарабатывать. Труд неблагодарный и плохо оплачиваемый — на Западе это техническая работа, подработка для университетских преподавателей. А у нас переводчик — как чувак, вернувшийся в советские времена из загранпоездки, чтобы рассказать, «как там у них». Но зато это вернуло меня в литературу после того, как с музыкой все лопнуло.

НК: Насколько Вам близки персонажи переведенных Вами книг? Американские бойцы, шотландские торчки, кровосмешение, яблочный самогон?

ИК: Близки эмоционально. Я люблю библейский стиль, готический пафос. Когда ставится вопрос, на х** ты здесь, как ты живешь, что будет, когда ты помрешь. Конечно, я никогда не был шотландским нарком, не был белым сектантом на американском Юге, так ведь Пушкин тоже никогда не был ни в Италии, ни на Балканах! Я всегда на стороне тех, кто против всех, кто в этом мире чувствует себя оскорбленным, кто восстает против мирового порядка.

НК: Почему в английском оригинале у всех героев через слово «fuck», «shit», «cunt», «mazafaka», а в русском переводе на этом же месте, как правило, «уходи, я тебя больше не люблю»?