Том 3 Сага о Форсайтах. Книга 2

— Кстати, если хотите завтра слушать обедню, отсюда рукой подать до Оксфорда.

— А вы поехали бы со мной?

— О да! Я люблю Оксфорд, и я была там у обедни только один раз. Ехать туда меньше часа.

Он смотрел на неё, как спаниель Фош, когда она возвращалась после долгого отсутствия.

— Значит, в четверть десятого, на моей машине.

Когда они на другой день сидели рядом в автомобиле, он спросил:

— Откинем верх?

— Пожалуйста.

— Динни, это — как сон.

— Хотела бы я, чтобы мои сны скользили так же легко.

— Вы часто видите сны?

— Да.

— Хорошие или дурные?

— Сны как сны, всего понемногу.

— А иные повторяются?

— Один. Я вижу реку, которую не могу переплыть.

— Знаю. Это — как экзамен, который никак не можешь выдержать. Сны безжалостно выдают нас. А если бы вам удалось переплыть эту реку во сне, стали бы вы счастливей?

— Не знаю.

Наступило молчание. Наконец он сказал:

— Эта машина новой конструкции. У неё другая система передачи. Хотя вы ведь автомобильным спортом не увлекаетесь.

— Я в этом ничего не смыслю.

— Это оттого, Динни, что вы несовременны.

— Да, у меня многое получается хуже, чем у людей.

— Но многое у вас получается лучше, чем у кого бы то ни было.

— Вы хотите сказать, что я умею подбирать букеты…

— И понимать шутки и быть ужасно милой…

Динни казалось, что милой она за эти два года отнюдь не была, и поэтому она только спросила:

— В каком колледже вы учились, когда были в Оксфорде?

— В Ориэле.

На этом разговор иссяк.

Часть сена была уже в стогах, но местами оно ещё лежало, и летний воздух был полон его благоуханием.

— Боюсь, — сказал вдруг Дорнфорд, — что мне совсем не хочется слушать обедню. Так редко удаётся быть с вами, Динни. Давайте поедем в Клифтон и покатаемся на лодке.

— Погода действительно слишком хороша, чтобы сидеть в помещении.

Они свернули влево и, миновав Дорчестер, по склонам и обрывам подъехали к реке возле Клифтона. Оставив машину, они раздобыли лодку, отплыли немного и пристали к берегу.

— Вот, — сказала Динни, — образец того, как выполняются «благие намерения». Сделать что-нибудь — это не значит сделать намеченное, не правда ли?

— Нет, но иногда выходит даже лучше.

— Жалко, что мы не взяли Фоша: он любит ездить на чём угодно, только бы ему сидеть на чьих-нибудь ногах и чтобы его хорошенько тошнило.

Катаясь по реке, они почти не разговаривали. Дорнфорд словно понимал (на самом деле он не понимал), что в этой дремотной летней тишине, на воде, то озарённой солнцем, то погружённой в тень, он становился ей ближе, чем когда-нибудь. А для Динни было что-то успокоительное и отрадное в этих долгих ленивых минутах, когда можно было молчать и всем своим существом впитывать в себя лето: его аромат, жужжание, спокойный ритм, беззаботный и беспечальный полёт его зелёного гения, лёгкое колебание тростников, тихое журчание воды и доносившиеся из дальних рощ голоса лесных голубей. Да, она согласна с Клер, он очень тактичен и чуток.

Когда они вернулись в усадьбу, Динни почувствовала, что это утро было одним из самых лучших и спокойных в её жизни. Но она видела по глазам Дорнфорда, что между словами: «Спасибо, Динни, было чудесно» — и его истинными переживаниями — целая пропасть. Даже неестественно, что он настолько держит себя в руках. Но она была женщиной, и её сочувствие скоро перешло в досаду. Лучше всё, что угодно, но только не это вечное насилие над собой, глубочайшее уважение, долготерпение и ожидание… И если они провели вместе всё утро, то вторую половину дня они почти не виделись. Его глаза, устремлённые на неё с тоской и лёгким упрёком, только усиливали её досаду, и она всячески старалась делать вид, что не замечает их. «Вот капризница», как сказала бы её старая няня-шотландка.

Желая ему возле лестницы «спокойной ночи», Динни с искренним удовольствием отметила, что у него очень растерянное выражение лица, и с той же искренностью обозвала себя свиньёй. Она вошла в свою спальню, охваченная странным смятением, недовольная собой, им и всем на свете.

— Чёрт! — пробормотала она, нащупывая выключатель.

Она услышала тихий смех. Клер в пижаме сидела на подоконнике и курила.

— Не зажигай, Динни. Поди сюда, посиди со мной, и давай вместе пускать дым в окно.

Три широко распахнутых окна открывались в ночь с тёмно-синим небом, полным трепетных звёзд. Динни, взглянув на него, сказала:

— Где ты была с самого обеда? Я даже не знала, что ты вернулась.

— Хочешь сигарету? Тебе надо успокоиться.

Динни выдохнула облачко дыма.

— Да. Я сама себе отвратительна!

— Так было и со мной, — пробормотала Клер, — но теперь мне легче.

— Что же ты сделала?

Клер снова засмеялась, и в её смехе было что-то, заставившее Динни спросить:

— Виделась с Тони Крумом?

Клер откинулась назад, и её шея смутно забелела в темноте.

— Да, моя дорогая, наш «форд» и я — мы были там. И теперь, Динни, мы подтвердили обвинение. Тони больше не похож на несчастного сиротку.

— О! — отозвалась Динни, и снова: — О!

Голос Клер, в котором слышалась теплота, томность и удовлетворение, заставил щёки Динни вспыхнуть, дыхание её участилось.