Том 3 Сага о Форсайтах. Книга 2

— Да, я предпочитаю иметь его любовником, а не другом. Как мудр закон: он знал, кем мы должны были стать. И мне нравится отремонтированный домик Тони. Только камин наверху надо ещё переделать.

— Значит, вы собираетесь пожениться?

— Дорогая, мы же не имеем права. Нет, пока будем жить в грехе. А там будет видно. Это правильно, что нельзя жениться сразу после развода. Тони будет приезжать в город среди недели, а я к нему — на конец недели. И всё будет происходить в полном соответствии с заключением присяжных.

Динни рассмеялась. Клер вдруг выпрямилась и обхватила колени руками.

— Я счастлива… давно я не была так счастлива! Нельзя мучить других… И потом, женщины должны быть любимы, это естественно. И мужчины — тоже.

Динни высунулась в окно, и ночь постепенно остудила её щеки. Прекрасная и глубокая, лежала она там, стирая очертания предметов, тёмная и словно погружённая в свои думы. Сквозь напряжённую тишину донёсся далёкий шум мотора, он быстро нарастал — пронеслась машина. Динни увидела, как мелькнули за изгородью её фары и исчезли за поворотом. Затем шум стал глуше, глуше, и снова наступила тишина. Пролетела ночная бабочка, плавно опустилось с крыши, перевёртываясь в тихом воздухе, белое голубиное пёрышко. Рука Клер обвилась вокруг талии Динни.

— Спокойной ночи, старушка. Потрёмся носами.

Оторвавшись от созерцания ночи, Динни обняла стройное тело сестры. Их щёки соприкоснулись, и обеих сестёр по-своему взволновала теплая кожа другой: для Клер это было как бы благословением, для Динни — подобно заразе, словно и её опалил томительный зной бесчисленных поцелуев.

Когда Клер ушла, она принялась беспокойно ходить по комнате.

«Нельзя мучить других… Женщины должны быть любимы… мужчины тоже…» Вот ещё пророк нашёлся! Она вдруг прозрела, словно Павел на пути в Дамаск[237]. И она всё ходила по комнате, пока наконец, утомлённая, не зажгла свет и, сбросив платье, не села в халате перед зеркалом, чтобы причесаться на ночь. Расчёсывая волосы, она вдруг посмотрела на свое отражение, словно очень давно не видела себя. Лихорадка, которой её заразила Клер, казалось, оставила след на её щеках, во взоре, в косах, и Динни показалась себе необычайно оживлённой. Или, быть может, когда она каталась с Дорнфордом в лодке, солнце влило в её кровь этот зной? Она расчесала волосы, откинула их назад и легла. Окна остались открытыми, занавески не были задёрнуты. Динни лежала на спине в своей узкой комнатке, а звёздная ночь смотрела ей прямо в лицо.

Часы в холле глухо пробили полночь; ещё каких-нибудь три часа, и начнёт светать. Она думала о Клер, спавшей за стеной сладким сном. Она думала о Тони Круме, опьянённом счастьем в его отремонтированном домике, и в памяти встала строчка из «Оперы нищих»: «Ее поцелуи даруют блаженство и тихий покой». А она? Она не могла заснуть и, как некогда в детстве, испытывала смутное беспокойство, ей хотелось разгадывать тайны глубокой ночи, сидеть на лестницах, заглядывать в комнаты, свернуться клубочком в каком-нибудь кресле. Надев халат и туфли, она выскользнула из комнаты, села на верхних ступеньках лестницы, обхватив колени, и прислушалась. В старом тёмном доме не раздавалось ни звука, только где-то тихонько скреблась мышь. Динни поднялась и, держась за перила, беззвучно прокралась вниз. В холле уже пахло затхлостью, — там было слишком много старого дерева и мебели, а двери оставались закрытыми всю ночь. Динни пересекла холл и вошла в гостиную. Здесь воздух тоже был тяжёлый. Пахло цветами, ароматической смесью и застоявшимся табачным дымом. Динни подошла к одной из застеклённых дверей, отдернула гардины и распахнула дверь. Она остановилась на пороге, жадно вдыхая свежий воздух. Очень темно, очень тихо, очень тепло. Она видела слабый звёздный отблеск на листьях магнолий. Оставив дверь открытой, она добралась до своего старого любимого кресла и свернулась в нём, поджав ноги. Здесь, обхватив плечи руками, Динни постаралась почувствовать себя снова маленькой девочкой. Ночной воздух лился в комнату, тикали часы, и зной в её крови, казалось, остывал в такт их ритму. Она закрыла глаза. Как всегда в этом старом кресле, она почувствовала себя очень уютно, словно была со всех сторон укрыта и защищена, но уснуть всё-таки не могла. За её спиной всходила луна, и от неё в комнату закралось странное ощущение чьего-то присутствия, какой-то зыбкий, неверный свет, который придавал каждому знакомому предмету лишь призрачное подобие этого предмета, словно комната просыпалась, чтобы побыть с ней. И в Динни вновь возникло давнее ощущение того, что этот старый дом живет своей особой жизнью, что он чувствует и видит, что у него свои периоды сна и бодрствования.

Вдруг она услышала на террасе шаги и испуганно встрепенулась.

Чей-то голос спросил:

— Кто это? Есть здесь кто-нибудь?

На пороге застеклённой двери стоял человек; Динни узнала Дорнфорда по голосу и ответила:

— Только я.

— Только вы!

Он вошёл и остановился возле кресла, глядя на неё. Он всё ещё был в вечернем костюме и стоял спиной к окну, так что его лица почти не было видно.