Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Бонар. Так же просто, как и другие. А что ты так удивился? Ты ведь встречал в газетах его фамилию. Только закрыл на нее глаза. Бывшие эсэсовцы в Иностранном легионе – выдумка коммунистов! Так ты писал. Но как ты считал на самом деле?

Он. Я не был в этом уверен.

Дик. Ему было удобнее оставаться неуверенным…

Бонар. Когда я продал душу в легион, мне надо было ожидать всего, но на встречу именно с Куртом Кауфманом я все же не рассчитывал…

Он. А почему ты пошел в легион?

Второй пилот. А почему ты женился на этой своей, нынешней?..

Бонар. Я спился, и мне до зарезу нужны были деньги. А ты?

Дик. Оставь его в покое. Рассказывай…

Бонар. Были большие потери, и нас свели из нескольких взводов в один. Тут-то я и встретился с Куртом Кауфманом. О, мы сразу узнали друг друга! Мне к тому времени уже опротивела война, и я чувствовал себя подонком, убивавшим за деньги людей, которые всего-навсего хотят быть самими собой. У меня как-то ночью был об этом довольно откровенный разговор с одним из наших. Его потом убили, за два дня до меня… Курт Кауфман ввязался в наш разговор и пригрозил донести, а я послал его подальше… И тут мы взглянули друг другу в глаза и оба поняли, что кто-то из нас влепит пулю в другого.

(К Нему.) Я очень хотел влепить в него пулю. Не знаю, как ты, а я не забыл ни лагеря, ни его зуботычин.

Второй пилот. А он забыл.

Он. Я не забыл.

Второй пилот. Забыл.

Он. Ну, забыл. Помнил, а потом забыл. Сколько можно все это помнить?

Штурман. Самое хорошее и самое плохое надо помнить всю жизнь.

Второй пилот. Его это утомляет!

Дик. Ладно, говори, Бонар.

Бонар. А что говорить? Нас несколько раз бросали в контратаки, я был ранен (показывает на повязку)

и отказался идти еще в одну, но он заставил, и мне пришлось идти… Иначе он расстрелял бы меня перед строем. Офицер был убит, и он остался за командира взвода. Ладно, черт с тобой, решил я, я пойду, залезу в чащу и сдамся. Но прежде чем я успел это сделать, он влепил мне в спину пулю из своего парабеллума. Он хвастался, что у него парабеллум еще с той войны. А потом я лежал лицом в мокрой гнилой жиже и подыхал. Шел ливень, и я все старался приподнять голову, чтобы не захлебнуться.

Дик. Скажи ему, что ты думал в последние минуты.

Бонар. Что я думал? Я думал, что мне все-таки было бы легче, если б меня застрелили вьетнамцы, а не этот Курт Кауфман… Я думал, что я жалкая сволочь, но что вы (с ненавистью смотрит на Него), вы, которые писали в своих газетах и журналах разные прекрасные вещи насчет нашего легиона, что вы еще большие сволочи, чем я. Я знаю, ты был тогда редактором: ты послал к нам своего корреспондента, он рассказывал нам о тебе… А потом ты напечатал целых шесть страниц снимков в своем журнале, но ты не снял на них Курта Кауфмана… Это тебе не подошло?!

Он. Я не знал, что он там.

Бонар. Ну, конечно, ты не знал. А я лежал там под ливнем и все приподнимал, приподнимал голову, пока были силы, а потом упал и захлебнулся в болотной жиже, потому что я не мог сесть, Потому что у меня в позвоночнике была эта пуля. И ее влепил мне Курт Кауфман, о котором ты, конечно, ничего не знал… (Дику.) Что еще? По-моему, я все сказал. Я думал еще об одной женщине, но это не имеет для вас значения.

Дик. Спасибо, Бонар.

Бонар отходит, останавливается, поворачивается к Нему.

Бонар. Между прочим, когда я подох, у меня в плаще был тот твой журнал со снимками. Мы как раз получили его с последней почтой. «Тигры джунглей», – кажется, так ты нас назвал? Тебя бы туда, рылом в эту жижу!

(Уходит.)

Он. Честное слово, если б я знал, что это тот самый Курт Кауфман…

Штурман. Если бы ты знал, что это тот самый Курт Кауфман, ты бы что-то сделал? А что там было полно других эсэсовцев, лично тебе неизвестных, – это тебя не касалось? Неужели ты действительно все забыл?

Он(после молчания). В конце концов, Бонар сам виноват. Ему не надо было идти в этот Иностранный легион.

Дик. Конечно, сам виноват, а кто же еще? Принципы у него были не тверже твоих, а обстоятельства безвыходней. Ты женился, а он пошел в Иностранный легион… Ты взял в придачу за женой журнал с картинками, с «тиграми джунглей», а он подох в этих джунглях. Каждому свое…

Он. Ты очень упрощаешь все.

Дик. Еще бы! Усложнять – это твоя профессия. Сейчас ты взволнован, но дай тебе время опомниться, и ты все так усложнишь, что до твоей совести снова не доберешься. В конце концов, кого ты обманываешь – нас или себя?

Он. Я никого не обманываю. Раз вы мне не верите – уходите!

Дик

. Это серьезно?

Он. Да.

Второй пилот. Хорошо, мы уйдем!

Уходят. Штурман уходит последним.

Он(отчаянно). Подожди, не уходи! Останься. Ты один.

Штурман(останавливаясь). Почему я, один?

Он. Мне кажется, ты лучше поймешь меня, чем они.

Штурман. Не думаю.