Том 3. Третья книга рассказов

Все бывшие в первый раз в семействе Гроделиус поражались, главным образом, большим количеством людей, живущих под одною кровлей, особенно женщин. Потом, когда разберешься, как кто кому приходится, их казалось уже не так много, но в первую минуту – бабушка, Лидия Петровна, тети Катя, Лена и Соня, Верочка и шесть подростков, между которых как-то терялся одиннадцатилетний Володя, – производили впечатление неисчерпаемого женского населения. Несмотря на совершенно русские имена, на то, что все они родились и выросли в Петербурге и даже специально на Васильевском острове, откуда выезжали только куда-то под Порхов в небольшое именьице, что с детства воспитаны были на русских классиках, из которых более всего пришлись им по душе Тургенев и Фет, – тем не менее они были немки, чем обуславливалось их дружное, без ссор житье, ровный, бодрый, веселый нрав, семейственность, скромность и точное распределение обязанностей в этой составной женской семье, которое установилось, когда старик Петр Матвеевич Гроделиус был еще жив и сам управлял большим часовым магазином на 6-ой линии, Лидия Петровна еще не потеряла своего мужа Саши Хвостова, сестра Катя не выходила еще замуж за мичмана Броме-лиуса, Соня и Лена не обратились еще в старых дев, и не звенели по дому и саду новые голоса юных Хвостовых и Бромелиусов. Как во многих немецких семействах, сестрам были даны определенные, различные назначения, которые они сохраняли и до сей поры; а именно: старшая Катя считалась отличной хозяйкой, никто лучше не умел делать лимонного и ванильного печенья, художественно расположить овощи вокруг жаркого, варить пастилы, солить и мариновать; Лена была недурной портнихой и обшивала семью, придавая скромным платьям вид далеко не доморощенный, Соня была, так сказать, домашний esprit fort, т. е. смелая умница, насмешница без предрассудков, с годами все более и более утверждавшаяся в своем почетном, но не весьма радостном призвании девственного философа, на долю же Лидии Петровны оставалась роль душевного человека, – не считая музыкального таланта, которым в известной мере были одарены и все прочие члены этой дружной семьи. Сами себя они немцами не считали, ходили к обедне в Киевское подворье, любили по летам ездить в Порховское именьице, были радушны и сохраняли русские обычаи, но делали все это как-то не по-русски: методично, наивно и несколько тупо. Вероятно, в семье было приятно и весело, так как ее охотно посещала молодежь не только для развлечения: попить, поиграть, побегать, поболтать и напиться чаю с лимонным печеньем, но и за советом и с разными горями, всегда рассчитывая встретить душевное участье у Лидии Петровны и не ошибаясь в этом расчете. При видимой свободе, жизнь у Гроделиусов была не совсем свободной именно от избытка душевности, при котором все личные дела делались как бы общим достоянием. Потому дамы и посетители гостеприимного дома несколько косились на Сергея Павловича Павиликина, имевшего какие-то секретные дела и отношения на стороне в противоположность остальным причесанным и нечесаным юношам, ходившим к нашим милым немкам. Будучи не крайне высокого происхождения, вращался Павиликин тем не менее в так называемом «свете», и если бывал у Гроделиусов, так только потому, что имел обыкновение бывать везде, где не скучно. А может быть, и другая причина влекла его на мирный остров, чего всего больше, по правде говоря, и боялась Лидия Петровна. Не то чтобы совсем боялась, но смотрела на Верочку и Павиликина с какой-то тревогой, хотя и с удовольствием. Вел себя Сергей Павлович с изысканной простотой и с изящною грубоватостью, подражая каким-то высшим образцам, был фатоват и надменен, так что нельзя было наверное даже сказать, умен ли он, глуп ли, хорош или дурен. В городе ходили про него всевозможные сплетни, особенно после его неудачного сватовства к Насте Гамбаковой и дружбы с ее братом Костей, но подробности не доходили до мирного приюта на Большом проспекте, оставляя только смутное впечатление чего-то таинственного, если не темного. Тем более это тревожило всех дам, что, при всей их относительной образованности, уме и прекраснодушии, в некоторых вопросах они были наивнее маленькой Зиночки, которую только недавно стали вывозить на Божий свет в плетеной колясочке.

Все это вспомнилось Лидии Петровне, когда Верочка, подошед к ней, поцеловала ее в шею и спросила: «Ты хотела поговорить со мной, мама?» Мать отложила начатое письмо к одной из бесчисленных кузин, приласкала опустившуюся у ее ног девушку и, улыбаясь, промолвила, будто не отвечая на вопрос: «Ты полюбила его, дитя?» Как привыкшая в душевных разговорах понимать с полуслова и не представляться бестолковой, девушка отвечала с легкой заминкой:

– Я не знаю, мама, я еще не решила сама в себе.

«Но что говорит твое сердце?»

– Скорее «да», скорее говорит: «люби».

Наклонившись низко к дочери, Лидия Петровна прошептала:

«Нужно всегда слушаться сердца».

– Я знаю, ты меня так учила, но я боюсь ошибиться.

«В нем?»

– Нет, в том, что мне подсказывает сердце.