Том 3. Третья книга рассказов

«Не надо бояться, нужно быть храброй в любви».

– Я знаю, потому я и колеблюсь, что, раз определив, я буду смелою до конца, я чувствую это.

«Узнаю мою Верочку», – сказала мать и умолкла; молчала и девушка, застыв у колен матери.

Лампа с голубым абажуром освещала милую группу. Наконец Лидия Петровна прервала молчание:

«А он любит тебя?»

Густо покраснев, Верочка отвечала:

– Не знаю, как это можно знать? Сергей Павлович – такой странный человек.

«Так что ты, бедная, не знаешь этого?»

Молодая женщина принялась целовать сидевшую у ее ног и, наконец, будто осененная какою-то мыслью, сказала просительно, но твердо:

«Это нам необходимо знать, Верочка, и узнаю это я».

– Ты, мама?

«Да, я. Ты еще дитя, не знаешь многого, и здесь так много темного, не выясненного. Позволь мне быть на страже твоей любви. Разве я не первый друг тебе? Поверь, я сделаю это со всею тонкостью и душевностью, на какую только способна, но ты мне также передавай все, все».

– Конечно, и теперь, как и всегда, я буду с тобой откровенна, мама, но будет ли таким же с тобою и Сергей Павлович? Зачем тебе вступать в этот роман, если ему суждено быть?

«Для тебя, детка; мы будем переживать этот роман втроем! Подумай, какая радость, какой восторг! Ты сама многого не можешь делать, не можешь знать, что знаю и сделаю я. Мы будем втроем!»

Неизвестно, увлекла ли в достаточной мере Верочку перспектива переживать роман втроем с Лидией Петровной, во всяком случае, она ответила более чем сдержанно:

– Я знаю, что никто меня не любит, как ты, мама; делай, как найдешь нужным.

Мать обняла свою дочь, целуя и говоря: «И знай, и верь, что ничего дурного не может быть, где руководит любовь».

– Спокойной ночи, мама, – сказала Верочка вместо ответа. Прошла к себе, легла тихонько, но долго не спала, прислушиваясь к сонному дыханию двух девочек, помещавшихся в одной с нею комнате, сидела, обняв руками колени, и все думала о «странном человеке» Сергее Павловиче Павиликине. О нем же думала и Лидия Петровна – восторженно, и радуясь, и тревожась за Верочку, готовая опять помолодеть и пережить чужое счастье, и счастье чье же? той Верочки, той девочки, которая давно ли бегала с голыми коленками по Порховским лугам за бедными северными мотыльками?

Одною из больших радостей Лидии Петровны было положение «молодой матери». И действительно, если на вопрос великого русского писателя: «Что может быть прекраснее молодой женщины с ребенком на руках?» – всякий ответит, что та же молодая женщина без ребенка на руках еще прекраснее, то вряд ли кто будет отрицать, что всегда радостно и пленительно видеть мать подругой, старшей сестрой, поверенной, советчицей своей полюбившей дочери. Мечтала долго об этом и Лидия Петровна, – и вот мечты ее осуществились. Она с несколько неожиданным жаром предалась своей роли, стараясь узнать, что встретит Верочкино чувство в ответ на свой юный порыв со стороны такого странного, с виду пустоватого, но что-то затаившего в себе (о, без сомнения!) Павиликина. Вероятно, ни одна ревнивая жена, следящая за ветреным мужем, ни одна стареющая любовница, что старается сохранить слишком юного возлюбленного, ни одна влюбленная институтка, стерегущая в коридоре, когда пройдет обожаемый законоучитель, – никто из них так не искал встреч, уединенных tete-a-tete и задушевных, намеками разговоров, как делала это любящая мать на страже. Нужен ли был ей спутник в театр, – сопутствовал Сергей Павлович; случалось ли ее проводить поздно вечером, – проводником оказывался Павиликин; пела ли она Грига и Чайковского, – отстранив насмешливую сестру, она сажала за пианино нашего студента, который небрежно принимался аккомпанировать, изредка взглядывая светлыми глазами снизу вверх на взволнованную певицу. Со стороны можно было подумать, что две соперницы играют роль, когда Лидия Петровна крылатою походкой подбегала к дочери, шепча ей что-то и обнимая ее, а та, краснея и улыбаясь, перебирала свой шарф, глядя на молодого человека, стоявшего в отдалении. Как пансионерка, шептала старшая: «Иди, Верочка, иди, – я еще не знаю… но кажется… вот, вот, все будет ясно».

А та, хмуря брови, чем-то томилась и, пристально глядя на мать, шептала тоже: «Зачем, мама?..»

– Разве ты не видишь, что так нужно?

«Да, вероятно, так нужно».

– Ты вчера говорила, он поцеловал тебя в щеку… и что же ты почувствовала?

Склоняя голову на грудь родной подруги, Верочка прошептала: «Я люблю его, мама!»

Слегка вскрикнув, Лидия Петровна стала покрывать лоб, щеки, губы, шею и руки дочери мелкими поцелуями, в то время как счастливый виновник тройных переживаний уже бренчал «Китаяночку», а на лице его нельзя было прочесть, видит ли, чувствует ли он, что происходит у него за спиною. Казалось, и бабушка, и тети Катя, Лена и Соня не вполне уясняли себе положение и смутно тревожились, и только дети беспечно прыгали, взявшись за руки и напевая в такт: «Сергей Павлыч, Сергей Павлыч, Сергей Павлович, Сергей». Голос Верочки, преодолев нестройное детское пение, звонко раздался в дверях: «Сергей Павлович, пройдемтесь по саду до чая!»

– Охотно, – ответил тот, вставая.