Том 3. Третья книга рассказов

Все сидели за кофе в гостиной, кто-то играл «Осенний сон», Рудечка философствовал, а юноша стоял за креслом хозяйки и таял, краснея, улыбаясь в чашку и слегка наклоняя свой стан.

Появление новых посетителей не вызвало ничьего удивления; Сашенька была тактична сделать вид, будто она только вчера виделась с мужем, остальные, вероятно, не особенно замечали его отсутствие за последние дни, так что Клавдия Павловна облегченно вздохнула и, посидев немного, сказала тихонько, наклонясь к хозяйке:

– Я уйду, Саша. Собственно говоря, моя миссия окончена, а я небольшая любительница таких собраний, – ты сама, знаешь.

– Я тебе очень благодарна, поверь, – ответила belle soeur и поцеловала ее в щеку.

Только Рудечка заметил:

– А давно вас не видать было, Виталий Павлович. Уезжали, что ли, куда?

– Я? – отозвался растерянно спрошенный, но жена прервала его, сказав громко:

– Виталий гостил несколько дней у сестры. В городе так устаешь. Я и сама рада бы куда-нибудь удалиться «под сень струй».

– Неужели мы вам так надоели? Надеюсь, не solo, а с кем-нибудь из нас? – послышались вопросы, но хозяйка, сморщив носик, сказала, досадливо обращаясь к соседу:

– Это ужасно, Рудечка, какие пошлые глупости они говорят! Отчего это?

– Вероятно, не от недостатка этих двух качеств.

После ухода гостей, не торопившихся удалиться, Виталий и Сашенька остались еще сидеть в накуренной гостиной, где пахло коньяком и мандаринами. Некоторое время они молчали: он – сидя, где сел с самого начала, она – ходя по комнате, руки за спину. Неизвестно, долго ли продолжалось бы это занятие, если бы не вошел лакей принять чашки.

– Пройдем ко мне, тут нужно освежить, – сказала Александра Львовна, проходя в кабинетик, где в тот роковой день написала шесть писем, пока муж не приступил к объяснениям, кончившимся для него так печально.

Опустившись на низкий стул, Виталий произнес:

– Вот я и вернулся!

– Вот ты вернулся, и прекрасно сделал. Жаль только, что не раньше это произошло. Вообще, я не совсем понимаю, зачем ты затеял всю эту историю, из-за чего?

– Как из-за чего? Ты так вела себя, и потом, разве ты не сказала мне сама, чтобы я уезжал?

– Разумеется, нет. Тебе все еще угодно выдумывать Бог весть что? Неужели тебе это не надоело? Я была, может быть, резка, но, согласись, что и ты был достаточно несносен. Я говорила с тобою тогда, как с другом, с товарищем.

Виталий вскочил:

– Но я же тебе муж и люблю тебя, желаю, как в первый день нашей встречи! При чем тут друг и товарищ?

Сашенька бросила изумленный взгляд на собеседника и добавила примиряюще:

– Конечно, я была не права, упустив это из виду, и очень жалею об этом, но уезжать все-таки не следовало, это было неприлично, понимаешь, и нехорошо по отношению ко мне. Но что об этом, раз ты вернулся.

– Я так страдал все это время.

– Повторяю, что я очень жалею об этом.

Сашенька подсела к нему, и Виталий, склонившись ей на плечо, стал слегка раскачиваться, словно баюкая самого себя. Наконец тихо вымолвил:

– Как я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.

Та молчала. Тогда, как и в тот раз, обняв ее крепче, он спросил:

– А ты, любишь ли меня?

– Я люблю тебя, Виталий, но не по-прежнему. Что делать? – прошлого не вернуть. Если оно и вернется, то уже не точно таким же. Я привыкла к тебе и люблю тебя спокойнее, проще и, может быть, вернее прежнего.

– И ты не любишь никого теперь так, как меня любила летом?

Помолчав, будто вспоминая, жена ответила:

– Нет, по-моему, я никого не люблю так.

– Спокойнее, спокойнее, – повторял словно в полусне Виталий, а Сашенька гладила его по волосам, меж тем как глаза ее смотрели куда-то в стенку, и выражение их было непривычно печально и тревожно.

Так они сидели, пока в соседней гостиной тонко зазвякали убираемые чашки и рюмки, и когда все стихло, они продолжали сидеть все так же. Наконец Александра Львовна, наклонившись, поцеловала мужа и промолвила:

– Мне жалко тебя, Виталий, от души, но будем надеяться, что все обойдется, только не преувеличивай, ради Бога, разных мелочей: не всегда можно обращать на них внимание.

Виталий Павлович ничего не ответил, неизвестно даже, слышал ли он, что говорила ему жена, так как после всех потрясений, прижавшись к теплому плечу, он мирно спал.

VI