Том 4. Письма 1820-1849

D’apr`es mon calcul, Doroth'ee et son mari doivent vous avoir rejoint depuis un jour ou deux. Je voudrais bien en avoir la certitude… C’est donc huit `a dix jours que vous serez rest'ee toute seule… Cette id'ee m’est p'enible plus que je ne puis le dire. Car j’ai cru comprendre que m^eme Pauline Tutchef^* vous avait quitt'e le jour d’avant. Tout ceci est bien cruel. Mais je me dis, je me r'ep`ete qu’`a l’heure qu’il est vous devez avoir certainement revu Doroth'ee et que son arriv'ee vous aura fait 'eprouver un premier moment de consolation et de soulagement… Quant `a Nicolas, s’il a suivi son premier projet qui 'etait de revenir directement `a Ovstoug, il est probable que lui aussi ne tardera pas `a vous arriver<sup>*</sup>. Je n’ose penser `a tout ce qu’il y aura d’amer dans la douleur qu’il 'eprouvera…

Je sens, ch`ere maman, que j’aurais d^u vous 'ecrire tout autrement. Cette lettre ne saurait vous faire du bien. Mais il faudrait pour cela ^etre plus ma^itre de ses nerfs que je ne le suis. Je vous 'ecrirai mieux et plus en d'etail d`es que j’aurai recouvr'e un peu plus de calme… Dans ce moment-ci laissez-moi vous dire seulement une chose: c’est que tout ce que je suis et tout ce que j’ai, est `a vous… Mais qu’est-il besoin de pareilles assurances. Je vous baise mille fois les mains et vous demande votre b'en'ediction pour moi et les miens.

Перевод

С.-Петербург

Дай Бог, любезнейшая маминька, чтобы это письмо, когда оно дойдет до вас, застало вас несколько оправившейся и успокоенной… У меня нет слов сказать вам, что я почувствовал… С тех пор, как четыре дня тому назад я известился о случившемся, я не могу перечитывать ту ужасную записку, что вы написали Дашиньке и которую вы должны были написать в ту самую минуту… без того, чтобы не испытывать такое же сердечное стеснение, как и в первый раз… Десять раз на день воспоминание о том, что совершилось, заставляет меня вздрагивать, как при внезапном пробуждении. То был ужасный удар… Он уже не прочтет письма, что я пишу сейчас…

В том душевном состоянии, в коем я нахожусь, не мне предлагать вам утешения. Получить их я мог бы только от вас, от вашего присутствия. Второй моей мыслью при известии о его смерти было сознание того, как я бывал виноват перед ним. Сколько было упущено случаев доказать ему мою привязанность, которую он так ценил, — он, бывший воплощением доброты и любви… Вот это горькая мысль, и я чувствую, что лишь около вас смогу найти некоторое успокоение…

Сколько раз он и говорил и писал мне, сетуя на меня за то, что я ленился извещать его о себе, что мне уж недолго придется писать ему и когда-нибудь я пожалею о том, что не делал этого чаще. Он был вполне прав. Я глубоко это чувствую. Сознание, что я не раз должен был казаться ему неблагодарным, для меня ужасно. Я беспрестанно переношусь мыслью к нашему последнему прощанью, к тем самым последним минутам, что мы провели вместе в карете, в которой он провожал меня за городские ворота…^* Он был так добр, так спокоен и так ясен… и столько других воспоминаний о моем последнем пребывании у вас… вся эта доброта, вся эта неистощимая любовь, довольствовавшаяся столь малым, столь нетребовательная…

Теперь у меня лишь одно желание. Это возможно скорее свидеться с вами и узнать от вас подробности о его последних мгновениях. Из того немногого, что мне известно, я имею утешение предполагать, что его кончина была безболезненна и что он мало ощущал томления последней минуты. — Но вы, бедная любезнейшая маминька, в каком состоянии должны были находиться вы в эту минуту… Я на опыте уверился, что значит остаться одному у постели умирающего, который нам дорог… Но вы, я счастлив, что могу сказать себе это, вы имели поддержку в вашей неколебимой вере в Бога, — и эта божественная помощь не могла изменить вам в столь страшном испытании… Я хорошо сознаю это. Лишь там источник всяческой силы и всяческой покорности.

По моим расчетам, Дашинька и ее муж должны были приехать к вам день или два тому назад. Очень желал бы в этом увериться… Следственно, вы оставались совсем одна восемь или десять дней… Не могу выразить, как тяжела мне эта мысль. Ибо, сколько я понял, даже Полина Тютчева^*

уехала от вас накануне. Все это весьма жестоко. Но я говорю себе, я себе повторяю, что сейчас вы наверное свиделись с Дашинькой и что ее приезд доставил вам первый миг утешения и облегчения… Что касается Николушки, то, если он последовал своему первоначальному намерению прямо вернуться в Овстуг, возможно, что и он тоже не замедлит к вам приехать^*. Не решаюсь думать о том, сколько горечи будет в его скорби…

Я чувствую, любезнейшая маминька, что должен был бы писать вам совсем иначе. Это письмо не сможет принести вам облегчения, но для того надобно было бы лучше владеть нервами, чем владею ими я. Напишу вам более связно и более подробно, как только несколько успокоюсь. Теперь же позвольте мне сказать вам одно: и я, и все, что я имею, — принадлежит вам… но к чему подобные уверения? Тысячу раз целую ваши ручки и прошу вашего благословения для меня и моих.