Том 4. Стиховедение

С нововведенным 5-стопным ямбом Баратынский обращался осторожно и предпочитал его употреблять по образцу французского XVIII века, в коротких сентенциозных стихотворениях (например, в «Размолвке»; таков же и «Эпилог» к элегиям). Так же он будет пользоваться им и в разделе «Смесь». Из шести стихотворений этого размера в «Элегиях» только два выбиваются из этой традиции: опирающееся на опыты Жуковского «Оправдание» («Решительно, печальных строк моих…»), своеобразный аналог послания к Дельвигу, только адресованный не к другу, а к возлюбленной, и знаменитый «Череп» («Могила») из программной I книги, ориентирующийся не на французскую, а на английскую традицию. «Оправдание» астрофично, «Череп» писан четкими 4-стишиями. Точно так же избегал Баратынский в элегиях и 6-стопного ямба, но по противоположной причине: этот размер казался слишком отягощен традициями XVIII века. Только одна элегия написана александрийским 6-стопным ямбом, как бы с целью преодолеть эту трудность образцово выдержанной предромантической темой — это «Родина» («Я возвращуся к вам, поля моих отцов…»), тоже помещенная в I книгу.

Продемонстрировав таким образом метрические возможности нового романтического жанра, Баратынский сосредоточивается, как и в посланиях, на наиболее нейтральном размере — 4-стопном ямбе (в I книге доля его ниже средней, во II и III — выше средней). Он удачно соединял в себе традицию и новаторство: с одной стороны, это был один из самых старых силлабо-тонических размеров, с другой стороны, в астрофическом виде, с вольной рифмовкой он стал применяться лишь с 1790–1810‐х годов. Из 29 стихотворений разделов «Элегии» 11 написаны 4-стопным ямбом — больше, чем каким-либо иным размером. Из этих 11-ти — только два строфических, остальные — с вольной рифмовкой. Строфические — это «Водопад» и «Дало две доли Провидение…»; второе из них (наряду с «Мы пьем в любви отраву сладкую…» из «Смеси») — один из первых, еще экспериментальных образцов использования дактилических окончаний в ямбе (1823–1825); образцом и тут, по-видимому, был Жуковский с его «Мотыльком и цветами» (хотя напечатанными и позже). Из нестрофических только четыре выделяются объемом: «унылая» элегия из Мильвуа «Падение листьев», «легкая» из традиции Парни (и с упоминанием его имени) «Элизийские поля» и два, по существу послания, о дружбе («В альбом») и о любви («К<онши>ну»), лишь по тематике, видимо, не включенные в раздел посланий. Все остальное — меньше среднего объема элегии Баратынского и преимущественно принадлежат к прерывистой веренице любовных элегий, проходящей через II и III книги, с подражаниями Лафару, Мильвуа и Парни. Среди них — «Разуверение», которое прочно связывается в читательском сознании не столько с элегией, сколько с романсом.

Наконец, на периферии метрического репертуара элегий лежат еще два размера. Во-первых, это 4-стопный хорей «Леты» (из Мильвуа), а во-вторых, 2-стопный ямб «Догадки» («Любви приметы…»). Элегия избегала коротких, а тем более сверхкоротких размеров; «Лета» держится в составе элегий главным образом по тематической близости с «Элизийскими полями» (для которых она, может быть, послужила толчком), а «Догадка» — разве что по ассоциациям с некоторыми стихотворениями того же Парни, не считавшимися, однако, элегиями.