Том 4. Стиховедение

Вольный ямб, как мы помним, был для Баратынского одним из знаков элегического жанра; поэтому неудивительно, что, стараясь опереть свою новую элегическую манеру на старую, он обращается к этому размеру еще настойчивей, чем в годы работы над первым сборником. Из шести длинных стихотворений (средняя длина — 34,5 строки, почти как в I книге элегий и больше, чем в каком-либо другом размере из дополнений 1835 года) одно, «Притворной нежности не требуй от меня…», взято из старых запасов; два парных, «Я посетил тебя, пленительная сень…» и «Есть милая страна, есть угол на земле…» с их ностальгической темой, могли бы без помехи вписаться в корпус элегий 1827 года; два других парных, о близкой женщине и о чуждой женщине, «О, верь ты, нежная…» и «Я не любил ее, я знал…», дополняют тему смерти темой любви, вместе канонизированными еще классицистической элегией. Шестое стихотворение, «А. А. Ф<уксов>ой», представляет собой раздутый мадригал: видимо, Баратынский, вынужденный отвечать на посвященные ему стихи Фукс стихами не менее длинными, обратился к вольному ямбу как к размеру, который по привычке побуждал его к многословию.

Остальные (кроме одного) 18 ямбических стихотворений — 4-стопные ямбы с их нейтральной и гибкой семантикой. Среди них самое длинное произведение тома, «Отрывок» из поэмы «Вера и неверие» (113 строк), — попытка поэта освоить новую философскую тематику, не прибегая к новым метрическим средствам, а сохраняя стиль разговоров Елецкого с Верой и Сарой в «Цыганке». Считается, что попытка осталась неудачной: потомкам больше запомнились такие образцы философской лирики, как «Смерть» или «В дни безграничных увлечений». Но интонационная традиция 4-стопного ямба ослабляла напряженность философских тем, и Баратынский, видимо, избегая патетических крайностей, пользовался этим сознательно. Достаточно представить такие стихи, как «Фея» или «О мысль, тебе удел цветка…», переложенными в 5-стопные ямбы, чтобы они приобрели совсем иную весомость. Только как эксперимент с предельным снижением подачи философских тем можно понять стихотворение «Бесенок». Реминисценциями на 4-стопные элегии прежнего сборника кажется «Когда исчезнет омраченье…», из посланий — «Языкову», из «Смеси» — «Старик» или «Дорога жизни»; «Бывало, отрок, звонким кликом…» тематически повторяет эпилог к элегиям 1827 года в эпилоге к тому 1835 года. В прежних элегиях Баратынский, мы помним, избегал строфичности; здесь он укладывает элегическую тему в 4-стишия «Стансов» («Судьбой наложенные цепи…») и достигает этим гораздо более сжатой силы, но к новым вселенским темам это отношения не имеет. И, конечно, 4-стопный ямб несет с собой инерцию старых малых жанров: альбома («При посылке „Бала“…», «Мой неискусный карандаш…»), мадригала («Уверение»), эпиграммы («Историческая эпиграмма», «Глупцы не чужды вдохновенья…» и еще не менее трех стихотворений).

Наконец, на периферии этого ямбического мира по-прежнему остается 2-стопный ямб «Где сладкий шепот…», где стойкая французская традиция «сверхлегкой» тематики этого размера оттенена мрачными образцами зимней природы. Двукратное обращение Баратынского к этому редчайшему в русской поэзии размеру удивительно — особенно если вспомнить, что гораздо более освоенным 3-стопным ямбом он не написал ни одного стихотворения.

Таковы 54 новых стихотворения лирического сборника 1835 года со слабо намечающимся движением прочь от ямба — движением тем менее заметным, что эти стихи были рассыпаны по всему тому и тонули в массе перепечаток из издания 1827 года. Следующей и последней книгой Баратынского стали «Сумерки» (1842 год), где эта тенденция развилась с полной силой и стала особенно наглядна, потому что сборник был и отдельный, и короткий.

6

Самое яркое новшество «Сумерек» — это появление полиметрических композиций, которыми отмечены первое и последнее стихотворения сборника, «Последний поэт» и «Рифма», оба программные. В первом чередуются 8-стишия 5-стопного ямба и 4-стопного хорея, контрастирующие как торжественность и живость: пять таких пар, как запев с припевом, составляют стихотворение. Во втором различие более тонкое: начало стихотворения, о прекрасном прошлом поэзии, изложено вольным ямбом, конец, о ее печальном настоящем («А ныне кто у наших лир Их дружелюбной тайны просит?..»), — ровным 4-стопным ямбом. Переход отмечен типографской отбивкой; нынешние издания, заполняющие этот пробел восстановлением цензурного пропуска, часто ставят отбивку ошибочно и этим размывают двухчастность произведения. Полиметрические композиции были нередки в пиндарической поэзии XVIII века (у Державина и Петрова) и вновь возрождены архаистом Катениным и молодыми романтиками 1830‐х годов («Ватерлоо» Бенедиктова) — промежуточное поколение, к которому принадлежали Баратынский и Пушкин, относилось к ним сдержанно, так что полиметрия Баратынского — это редкое для него внимание к новым вкусам.