Том 5. Литургия мне

Напоминание о Никандре было неприятно Раисе. Как только начались тревожные дни в городе, Никандр ушел. Няня, никогда не любившая Никандра, говорила Раисе:

– Никандра твой говорит: «Я, говорит, немецкого духа не терплю». Живо собрался, пошел. Уж больше двух недель его здесь никто не видел. Лукавый он, твой Никандра.

– Зачем ты так, няня? Грешно, – с укором говорила Раиса.

– Спроси своего англичанина Личарду, он тебе тоже скажет.

– Так он – англичанин. Он не может понять. А ты, няня, русская, тебе грешно.

Няня досадливо махала рукою и отходила.

Повторяя свою любимую мечту, Александра говорила:

– В нашем доме можно устроить лазарет хоть на десять раненых. Хоть на легко раненых. Чем ближе к полю битвы, тем лучше. И здесь я все же ближе к моему Володе.

– А если сюда придут немцы? – говорила мать.

Александра спокойно отвечала:

– Будет то же, что в Бельгии. Страшно подумать. Но что же делать!

Раиса плакала и говорила:

– Немцы вытопчут мои цветники сапогами. Они любят разрушать. И Уэллер говорит, что они грубые. А Уэллер никогда ни о ком не говорит худо.

– Немцы не тронут твоих цветов, – отвечала Людмила. – Разве ты забыла, как Гейнрих любит цветы? Нет, я не верю рассказам о германских жестокостях. Радимова вернулась, ей ничего не сделали.

Александра сказала спокойно:

– По разному было, Людмила. Никто не думает, что все немцы сразу стали зверьми.

Разговоры о германских жестокостях были особенно тягостны для Людмилы. Ведь она же была влюблена в одного из германцев! К той общей влюбленности в германское, в их философию, науку, культуру, в весь строй их жизни, к этой влюбленности, владеющей многими из нас, в душе Людмилы присоединялось особое, личное, глубокое чувство, та роковая привязанность, которая сильнее не только голоса рассудка, но и темной силы расовых разделений.

Людмила говорила:

– Люди – братья. И если брат должен идти на брата, так зачем же ненужные жестокости?

Александра напоминала ей:

– Однако больных из больниц они выбрасывали. Разве ты не помнишь этого ужасного рассказа о женщине, у которой солдаты срывали при обыске повязки с лица? Ведь эта несчастная умерла. Она доверчиво поехала к ним лечиться, и они…

Людмила чувствовала в своем сердце острие меча. Неужели это все правда? Она плакала и говорила:

– Это ужасно, если правда! Такое злодейство.

Александра обнимала и тихо утешала ее. Раиса, больно и кротко негодуя на эту темную силу, зажегшую столько злобы в сердцах наших врагов, говорила:

– Нет, лучше я раздам мои цветы нашим солдатам.

Но матери страшно было и думать, что дочери останутся в том городе, куда могут придти враги. Она говорила:

– Если ты думаешь, что немцы твои цветы вытопчут, так подумай, Раиса, что они с тобою сделают?

– О, я умею стрелять! – отвечала Раиса.

– Так ведь и тебя расстреляют!

– Пусть, но раньше я убью не одного врага.

А Александра говорила все о своем:

– Раненых, может быть, тогда и успеем вывезти. Ведь мы же устроим на легко раненых.

Раиса вторила ей:

– Мы с Сашею будем ходить за ними. Ты знаешь, папа, что мы этому учились.

Наконец Старградский решительно разочаровал ее.

– Раненых к вам не положат. Для этого есть полевые лазареты. Или отправят куда-нибудь подальше, из района действующей армии.

Но Александре все-таки не хотелось уезжать. Дети, жены запасных, – всем им надо помочь. «У нас не крепость, – думала она, – никому в тягость мы не будем, а помочь проходящим войскам чем-нибудь сможем. Зачем же делать так, чтобы наши войска шли точно в пустыне?» Но мать досадливо отмахивалась от всех ее рассуждений и говорила:

– Ну, с тобою не сговоришь. Не знаю, в кого ты такая спорщица. Как только ваш папа уедет, я начну укладываться. И тебе, Саша, я не позволю здесь оставаться. Ты должна подумать о своем ребенке. Оставаться здесь с ним, это – чистое безумие.

Раиса спрашивала:

– А мне, мамочка, можно остаться? У отца Григория я бы могла…

– Ну а тебе, Раиса, и тем более, – строго отвечала Екатерина Сергеевна.

XI

Людмила пришла в кабинет к отцу, – поговорить. Сестры любили эти разговоры с отцом.

Старградский говорил:

– Ну вот, наконец, и нам пришла очередь выступить на дело. Я очень рад. Я так понимаю настроение Сережи. И я горжусь тем, что Сережа пошел на войну как на праздник. Мне только жаль, что ваша мама так печально настроена. Правда, матери всегда плачут, отпуская детей на войну. Но вы, дочки, поддерживайте в ней бодрость духа.

– Папа, когда брат идет на брата, нечему радоваться, – тихо сказала Людмила.

– Нет, Людмила, не брат на брата, – мирные народы защищаются от тевтонского насилия. Смотри, как спокойны Александра и Раиса. А ведь у Александры муж на передовых позициях, Раиса беспокоится за Уэллера.

Людмила посмотрела на отца с удивлением.

– Почему за Уэллера? Он влюблен в Раису, а она к нему совсем равнодушна.

– Ты ошибаешься, Людмила.

– Раиса и Уэллер такие разные. Они постоянно спорят и ссорятся.

– Даст Бог, всю жизнь проспорят, до старости будут ссориться и мириться. А с немцами у нас мира все равно не будет и не может быть. Не теперь, так после, воевать с немцами все равно пришлось бы.