Том 5. Очерки, статьи, речи

Как бы ПашенькеНе раскаяться:Баба мертваяК ней таскается.Не дает ей спать,Страхом мучая.Лицо — синее,Вся вонючая.

И, наконец, о беременной женщине сказано:

Лицо оплыло; тихо-бессмыслен взор;Распухли жилы; грузно поник язык;

Блестят под вздернутой одеждойНоги, серебряным лоснясь туком.

В стихах встречаются такие слова, как: «мелодично», «ароматичен»; обильное повторение двух прилагательных или наречий рядом, уничтожающее впечатление: «солдаты ненасытно, жадно ищут Иудейского царя»; земля — «безлюдная, немая»; небо — «далекое, холодное»; знак — «надежный, верный»; лоно — «плодородное, злачное»; фавны — «дерзкие, страстные, пьяные»; меч — «дымящийся, теплый, язвительный»; выражения неправильные, как «страх не вовсе исчез с ее сердца», или: «ты был доброволен в крови»; особенно часты фальшивые расстановки слов: «с грудьюматери девичьей слил уста Иммануэль»; «тонут в лазури торжественных лилий, девственных, стройных и белых, леса»; «за леса краем»; «перед зари зажженным алтарем»; «в колокола нежном отголоске»; «Фисба, Востока затмившая дев» и т. д. Самый яркий пример — строфа из стихотворения «Пирам и Фисба», вся вторая половина которого заставляет помирать со смеха.

И кровь не иначеИз раны забила, дымясь и кипя,Струею горячей,Как возле отверстия трубки, шипя,В стремлении яромВода закипит,И мощным ударомВоздушные волны сечет и кропит.

Я покончу с отрицательными примерами, запас которых, однако, далеко не исчерпан; все те немногие стихотворения, где есть истинная поэзия, пахнут ладаном, запаха же цветов во всей книге Сергея Соловьева нет ни малейшего, так что и заглавие книги не выдерживает критики. Но вот — подлинные, живые стихи: пусть несовершенные, но проникнутые прелестью какой-то невыразимой.

Пресвятая Дева и Бернард

Он за город ушел, где дорогиБыл крутой поворот.Взоры монаха — молитвенно строги.Медленно солнце спадало с прозрачных высот.И молиться он стал, на колени упал, и в фигуреБыли смиренье, молитва.А воздух — прозрачен и пуст.Лишь над обрывом скалы в побледневшей лазуриЗыбкой листвой трепетал засыпающий куст.

Воздух пронзали деревьев серебристые прутья.Горы волнами терялись, и вечер, вздыхая, сгорал.Знал он, что встретит сегодня Ее на распутьи…Благовест дальний в прозрачной тиши умирал.Шагом неспешным прошла, и задумчиво-кроткиБыли глаза голубые, и уст улыбался коралл.Пав на колени, он замер, и старые четкиВсё еще бледной рукой своей перебирал.Осененная цветом миндальным,Стояла одна у холма.Замер благовест в городе дальнем…

Ты ль, Мария, Мария сама?Никого. Только золотом блещетНа закате пустая даль.Веет ветер, и дерево плещет,Беззвучно роняя миндаль.

Об остальных поэтах не приходится говорить так пространно, как о Бальмонте, Бунине, Городецком и Соловьеве. Одни из них написали мало, другие хотя много, но слишком плохо. О тех же, которые написали и мало и плохо, — мы лучше совсем умолчим.

Маленькая книжка стихов Сологуба (шестая по счету) называется «Змий». Это — краткая и страшно задумчивая, как все стихи Сологуба, легенда из восемнадцати стихотворений — странная повесть о владычестве золотого и злого Змия и о холодной людской покорности ему:

Безумная и страшная земля,Неистощим твой дикий холод, —И кто безумствует, спасения моля,Мечом отчаянья проколот.

Очень многие из стихотворений, составляющих книжку встречались нам и прежде — в периодических изданиях. Но много стихов Сологуба, лучших, чем «Змий», до сих пор разбросано в журналах и альманахах; потому не совсем понятно, почему поэт захотел собрать и издать отдельно именно этот цикл.