Том 5. Пьесы и радиопьесы

Ноэма. Меня зовут Ноэма. Отец мой работал на заводе. Он был беден. Все мы были бедны. И жили на большом болоте, в сырости. Пятьдесят семь лет назад я вышла за рабочего-железнодорожника. Он потом стал начальником станции. Двадцать лет уж как умер. Я родила одиннадцать детей. Семерых мальчиков и четырех девочек. Девочки все живы, а из мальчиков — четверо. Старший попал под скорый поезд Берн — Люцерн. Ему было четыре годика, и он играл на рельсах. Третий сын умер в сорок лет от рака, а четвертый в тот же год упал с крыши, потому что был кровельщиком. Внуков у меня, наверно, больше двух десятков. А сколько правнуков — не знаю, потому что никто меня не навещает. Иной раз приходила открытка из Америки, от младшего сына. Из Детройта. Он там на автозаводе работает, но последние десять лет тоже не пишет. Вот уж тринадцать лет я обретаюсь в этом приюте для престарелых. Сижу у окна, рассматриваю семейный альбом. Но ни о муже не думаю, ни о детях. Я вообще не думаю ни о чем.

Ева. Меня зовут Ева. Я замужем не была. Зачем это нужно? Мужчин у меня всегда хватало. Часто за одну ночь больше пяти. Этим ремеслом я начала заниматься с пятнадцати лет. Делала, что требовали, а требовали от меня все, что только требуют при моем-то ремесле. Был у меня друг, он достал мне в полиции разрешение, так что я всегда работала легально. Половина моих доходов шла на уплату налогов, еще тридцать процентов забирал себе мой дружок. Ну а двадцать процентов оставались у меня. Но я была бережлива и аккуратна. Ева, думала я, ты ведь состаришься, и я действительно состарилась. К шестидесяти пяти годам я скопила достаточно, чтобы купить себе место в этом приюте для престарелых. Дружок мой, Эгон Мюллер, умер миллионером, десять лет назад в Асконе. На него же не одна я работала. Деловой был парень и, по сравнению с другими мужчинами, которых я знавала, на редкость порядочный. При моей профессии никаких чувств я не испытывала, но горжусь, что выдержала все это без морального и физического ущерба. Здесь, в приюте для престарелых, я целыми днями читаю романы про любовь, а вечером сижу перед телевизором. Больше всего люблю Саймона Темплара[47]

, ну и «Бонанзу»[48] тоже. Встреться мне такие мужчины, глядишь, и жизнь бы совсем по-другому пошла, но таких мужчин только по телевизору и увидишь.

Цилла. Меня зовут Цилла. Я была медсестрой в небольшой больнице возле большой деревни. Там еще неподалеку форелевое хозяйство. Стольких людей выхаживала. Рождения, смерти — все на моих глазах. Некоторые, когда умирали, боялись, некоторым было все равно, а некоторые знать не знали, что умирают. Поначалу я этим людям сочувствовала, но скоро перестала, даже не радовалась, когда рождался ребенок: ведь он пожива для смерти, и больше ничего. Люди, которых я лечила, дарили мне на прощание шоколад или книгу с посвящением, потом они забывали меня, а я забывала их. В свободное время я помогала жене брата. Она была хворая, и трое ее детей терпеть не могли меня, а я терпеть не могла их. Однажды я съездила в отпуск в Гриндельвальд и однажды — во Флоренцию, но оба раза лил дождь. И Давид Микеланджело меня разочаровал. Мужчины выглядят совсем иначе. Когда-то у меня был роман с молодым ассистентом. Дважды мы переспали, а потом он женился на дочке главврача. И когда опять хотел переспать со мной, у меня не было ни малейшего желания.

Ада держит на коленях соломенную корзинку, в которой лежит черная шаль.

Ада. Я Ада, графиня фон Цинцен. В свое время я была помолвлена с графом Крессом фон Штук, но он скончался в девяностых годах прошлого века в германской Восточной Африке. Его задрал лев. И слава Богу. Я терпеть его не могла. Я вообще терпеть не могу мужчин и никогда ни с одним не спала. Я только кошек люблю. Может, потому, что лев разделался с моим женихом. И за это я благодарна всему кошачьему роду. Кот, который у меня на коленях, принадлежит приюту. Я зову его Тассило, хотя на самом деле он всего-навсего Черныш. Но Тассило звали и моего отца. Он всегда и всюду ходил с хлыстом. После первой мировой войны он потерял три четверти своего состояния, потому что одолжил государству двадцать миллионов марок золотом на первую мировую войну. Остальное довершила инфляция. В этом приюте для престарелых я живу уже сорок с лишним лет. Каждый день по три часа гуляю в ближнем лесу. Час утром и два часа после обеда, и трость мне пока не нужна. Книг я не читаю, музыку ненавижу, телевизор терпеть не могу. Мы, фон Цинцены, в этом не нуждаемся. По воскресеньям я хожу в церковь. И во время проповеди сплю. Все фон Цинцены ходили в церковь и все как один спали во время проповеди. Я последняя в нашем роду. Моя единственная мечта — отпраздновать столетний юбилей. Все фон Цинцены прожили по девяносто с лишком лет, но до ста ни один не дотянул. Если доживу до ста, то переплюну всех прочих фон Цинценов, а именно этого мне и хочется.