том 6

Первое мое знакомство с Владимиром Ильичем, через переписку, было в январе — феврале 1918 года, когда я был членом коллегии Московского продовольственного комитета и ведал управлением распределения. В этот период один товарищ приносит записку, написанную собственноручно Владимиром Ильичем, в которой он просит выдать ордер на получение ботинок предъявителю записки. Меня поразило, во-первых, что человек, ведущий колоссальные государственные дела, находит время сам писать такие записки и вообще разбирает такие дела и, во-вторых, что Председатель СНК просит меня, члена коллегии губернского отдела, когда довольно было бы одного указания и одного слова, чтобы я отдал жизнь. Впоследствии я узнал, что Ильич умеет предлагать, когда надо, как Председатель СНК и просить, как товарищ. В этом я скоро убедился.

Зимой 1919 года звонит ко мне Александр Дмитриевич Цюрупа и говорит, что Владимир Ильич голодает (а время было голодное). Меня поразило. Как? Ильич — вождь революции, голодает, и люди, его окружающие, не позаботились и допустили, чтобы он голодал!.. Сначала я обругал всех, что не следят за Ильичем, а потом и себя — почему не узнал, не спросил. Но факт налицо. Я взял лошадь, поехал в универсальный магазин № 1 (бывш. Елисеева), набрал около 2-х пудов продуктов и повез в Кремль. Привожу на квартиру Владимира Ильича. Выходит Мария Ильинична. Я говорю, в чем дело, и совершенно для меня неожиданно слышу:

— Уходите скорее, пока он не узнал, иначе он вас арестует и посадит за такое предложение. (Александр Дмитриевич меня не предупредил, как надо сделать.)

Я долго стоял в раздумье, не понимая, почему мы в такой момент не можем доставить все, что необходимо, великому человеку, но мне еще и еще раз напомнили, чтобы я уходил, и, конечно, я ушел. Приезжаю к А. Д. Цюрупе и говорю:

— Что у вас здесь делается? Возьмите все, что я привез, девайте куда и как хотите, а я уеду.

Александр Дмитриевич смеялся над моей растерянностью…

Как-то летом 1920 года группа товарищей поехала осмотреть совхоз под Москвой (бывш. имение Корзинкина). Они увидели в оранжерее созревшие персики и сейчас же предложили:

— Пошлем Ильичу. — Ильич не выходил и не мог выходить из головы у каждого из нас. Имея горький опыт с продуктами, я сказал, что нам за это попадет.

— Ну, тогда пошлем образцы фруктов и овощей совхоза. Нашли корзину, уложили понемногу капусты, моркови, редьки, яблок разных сортов и, конечно, десятка 3–4 персиков и отослали. Через два дня получаю от Владимира Ильича личную записку с предложением указать, сколько стоит содержание оранжереи, сколько собирают персиков и куда их девают.

Ильич и в этом маленьком деле, на которое мы не обратили внимания, сразу увидел, что это лишнее (про овощи и фрукты он даже не спросил). Было много хлопот, чтобы дать эти сведения, но все впоследствии стали обращать больше внимания на то, что при современных условиях (того времени) нужно не расходовать зря средств на то, без чего можно обойтись. И в этом маленьком деле Ильич дал нам урок, как надо строить хозяйство; и эта посылка персиков сэкономила Республике, вероятно, немало средств в дальнейшем ведении хозяйства.

В апреле 1920 года, будучи уже членом коллегии Наркомпрода и заведуя управлением распределения совместно с тов. А. Б. Хала-товым, я получил требование на отпуск продуктов для столовой Совнаркома. Продукты отпустил. Имея право, как член коллегии, обедать в столовой Совнаркома, я в первый же раз заметил, что там на обед дается сколько угодно хлеба (обед был — суп с селедкой и на второе картофель). Это меня удивило. Думаю, как это так? Рабочие голодают, получая по 1Д фунта хлеба, да и то не каждый день, а здесь что делается! Надо сократить. Я эти соображения высказал некоторым товарищам, и это дошло до Владимира Ильича. Он вызывает меня к себе. Я не знал зачем. Спрашивает мое мнение о столовой Совнаркома. Я сказал ему все, что мне казалось правильным. И Ильич, имеющий право приказать мне, не приказывает, а объясняет, что я этой экономией рабочих не накормлю, а головку революции сгублю, подорвав ее силы. На его вопрос, сколько часов я работаю, я ответил — 16 (боясь сказать, что работал 18–20, чтобы он не заподозрил меня в преувеличении).

— Ну вот, а некоторые работают 18–20; их надо кормить, иначе они физически не будут в состоянии работать.

Мы говорили об этом минут 15; я не удержался и сказал:

— А вы сами зачем не бережете себя, — я привез продукты, а меня угрожали посадить.

Тень прошла по лицу Ильича, из улыбающегося он стал серьезным и сказал, что мы говорили о столовой СНК, а не о нем лично. Этим разговором он убедил меня вполне в правильности существования столовой. Когда летом того же года забастовал завод, бывш. бр. Бромлей, на почве невыдачи пайка, я поехал на собрание рабочих завода, где мне задали вопрос:

— А как кормят в Кремле?

Помня объяснение Владимира Ильича, я это объяснение и передал рабочим. И они поняли, что так надо. А когда раздавались крики, что это неправильно, подавляющее большинство рабочих их останавливало, говоря, что это необходимо.