Том 6. Письма 1860-1873

Мне всегда казалось крайне наивным толковать о стихах как о чем-то существенном, особливо о своих собственных стихах. — Но если вы в самом деле хотите, чтобы мои вирши были читаны, то и надобно их и читать в том смысле, в каком они были написаны, т. е. в смысле первого приветствия. Гостей же встречают приветствием при их появлении, а не под конец беседы, и потому вышереченные вирши должны бы, мне кажется, быть читаны тотчас после вашей речи^*.

Но все это, конечно, не разрешит еще славянского вопроса.

Простите — до свидания.

Ф. Тютчев

Каткову М. Н., 8 мая 1867^*

123. М. Н. КАТКОВУ 8 мая 1867 г. Петербург

Петербург. 8 мая 1867

Милостивый государь Михаил Никифорович,

Барон Бюлер по возвращении из Москвы был у меня и сообщил мне то, что вы поручил<и> ему передать мне. Вот ва<м> мой ответ: допуская возможность самых невероятных, самых неожиданных разоча<ро>ваний — я, уверяю вас, ник<огда> не смущался мыслию, что придется разочароваться и в вас… Не знаю всл<едствие> каких сплетней — воль<ных> или невольных — злон<амеренных или> благонамеренных, — вы мог<ли>, почтеннейший Михаил Никифорович, заподозрить меня в таком фантастическом извращении всех моих понятий и убеждений касатель<но> вас, — но я совершенно убежден, что даже и из противников ваших никто еще серьезно не допускал, чтобы вы были способны на что-либо сознательн<о> неблагородное, недостойное вас…

Мне как-то <с>транно и дико кажется, <ч>то я поставлен в не<обхо>димость заявлять перед вами подобную profession de foi.[39] — Тут есть какое-то прекуриозное недоразумение.

Нет, человек, которому, как вам, было дано оказать и оказывать на все современное поколение такое благотворно-громадное, историческое влияние — нет, этот челове<к> немыслим без высокого нравственного достоинст<ва>, без несомненной чистот<ы> духовной.

Впрочем, я скоро е<ду> в Москву, если только мои недуги, одолевающие меня вот уже более шести недель, наконец отпустят, — и тогда, почтеннейший Михаил Никифорович, при первой же встрече с вами мне легко будет — даже и без слов — убедит<ь> вас в моем неизменном, глубоко сознательном уважении и соверш<ен>но искренней преданност<и>.

Прошу напомнить <мил>ой, дорогой Софье Пе<тро>вне об ее постоянном <почи>тателе.

Ф. Тютчев

Аксакову И. С., 10 мая 1867^*

124. И. С. АКСАКОВУ 10 мая 1867 г. Петербург

Петербург. 10 мая 1867

Мы теперь в полном славянском или даже всеславянском разгаре^*. До сих пор все обстоит благополучно. Гости наши, очевидно, ничего подобного себе не воображали. Они не только поражены, но тронуты и умилены общим, можно сказ<ать>, народным приемом и угощением. Теория пана Духинского оказывается вполне несостоятельною^*.

Из здешних <газет>[40]

вы узнаете почти все, но вот чего в них нет. — Когда Трепов^* спрашивал государя, в какой мере допускать заявления в честь славян, ему было отвечено: чем умнее, тем лучше. — Когда гр. Толстой, министр просвещения, просил разрешения принять приглашение на обед, даваемый славянам^*, ему было сказано: ты должен быть на этом обеде… Сам Толстой дает им обед у себя, разделив их на две категории^*, за неимением места. Государь, говорят, примет их^*

— или, по крайней мере, некоторых из них. — Все это довольно хорошие признаки. Но вы знаете, у нас во всем преобладает метеорология. Сегодняшняя хорошая погода нисколько не ручается за завтрешний день… Там, где нет сознательной мысли, там не может быть и последовательности… Но вот что при первой же встрече, при первом соприкосновении дало себя электрически почувствовать: это отсутствие общего языка. Этот многовековый факт разразился каким-то неожиданным, внезапным, всепотрясающим откровением — всем как-то стало страшно неловко — тою неловкостию, которую чувствовали, вероятно, на другой день после столпотворения Вавилонского. Вот где ключ позиции — и им-то надо завладеть во что бы ни стало… Надеюсь, что у вас, в Москве, все усилия будут устремлены именно на это… Это для Славянского дела, для славян вообще, будет вторым даром слова, без коего они, в отношении друг к другу, сами становятся настоящими немцами и, к довершению позора, выходят из этой немоты не иначе, как усвоением языка так называемых немцев. Увидим, сознание этого страшного вопиющего зла будет ли довольно глубоко, чтобы оказаться производительным, плодотворным. Вся будущность зависит от этого. С нашей стороны в содействии недостатка не будет, лишь бы они предъявили положительный запрос.

Вообще от славян будет зависеть определить мерою своей восприимчивости меру нашего воздействия. Словом сказ<ать>, чтобы изо всего этого вышел какой-нибудь толк, надобно, чтобы они воротились от нас проникнутые до мозгу сознанием, что они — дроби, а Россия — знаменатель, и только подведением под этот знаменатель может осуществиться сложение этих дробей.

Посылаемые при сем стихи могли бы быть прочитаны при тосте в память Ганки^*.

Головацкому Я. Ф., 12 мая 1867^*