Том 6. Рассказы и повести

Крушинский был молод; ему хотелось путешествовать, искать опасности и славы, но он не решался оставить Бессонову и все надеялся на ее взаимность. Он даже стал писать стихи, где называл Бессонову валькирией. Для него дни протекали медленно.

Наконец, однажды удалось ему проникнуть к ней, подкупив якутку. Ольга Андреевна уже сидела в кресле, но бледные и худые руки, бессильно упали на ее колени; лихорадочный блеск, сиявший из глубоких впадин глаз, и увядшие губы – все обличало в ней болезненную слабость.

Крушинскому было неловко, что он молод и здоров, что у него сильные красные руки и широкие плечи.

– Почему же вы не едете на Алдан? – спросила Ольга Андреевна, стараясь улыбнуться.

– Вы знаете, почему, – сказал Крушинский мрачно. – Вы знаете, почему… Я люблю вас. Я не могу без вас жить.

Но Ольга Андреевна рассеянно слушала молодого человека. Он решился стать на колени и прижался губами к черному платку, которым закутаны были ее ноги.

– Что вы! Что вы! Зачем? – засмеялась Бессонова. – Ах, не под силу вам любить меня… Я такая старая, такая усталая… А вы… А вам путешествовать надо…

Крушинский обиделся, покраснел и встал, не зная, что делать.

Ольга Андреевна смотрела на его колени, запачканные теперь серою пылью, и смеялась.

К досаде Крушинского, явилась вдруг Чарушникова и набросилась на него.

– Кто вас пустил сюда? Разве можно беспокоить больную! Как вам не стыдно, молодой человек! Мы едва выходили нашу очаровательницу. Ведь она на краю могилы была… А вы тут с глупостями, с объяснениями в любви…

– Позвольте! Вы не имеете права, – смутился Крушинский, – и кто вам сказал, что я объяснялся в любви?

– А это что? – засмеялась Чарушникова, указывая на предательские серые пятна на коленях молодого человека. – Извольте идти домой!

И Чарушникова, уцепившись за рукав Крушинского, потащила его к порогу и, слегка толкнув, захлопнула за ним дверь.

На улице около Стебутовского домика он встретил Пуговкину. Агриппина Афанасьевна спешила к Бессоновой, «поговорить о Коробановском деле», но, узнав от Крушинского, что там Чарушникова и что еще никого не пускают к больной, она увязалась за молодым человеком и тотчас же принялась сплетничать.

– Коробанов, знаете ли, так влюблен, что по рассеянности серапионовскую машину испортил. Вот уж три дня не работает. Купец рвет и мечет. А старик наш и ухом не ведет. Сидит на диване по целым дням. Матрена Савельевна у него на коленях, знаете ли. И оба пряники едят. Срам! Я, впрочем, думаю, что судить их нет основания. Я, Крушинский, ницшеанка и для меня не существует этаких моральных запретов. В наш век надо быть по ту сторону добра. Не правда ли, товарищ?

– Да… Да… – сказал Крушинский, худо соображая, о чем болтает Пуговкина. – Да… Да… По ту сторону добра… Только по-моему, Агриппина Афанасьевна, эта самая Чарушникова не имеет никакого права так распоряжаться. Почему она не пускает к Ольге Андреевне? Туманова ведь она пускает?..

– Знаю, знаю! Все знаю! – забасила Пуговкина. – Только и в данном случае нет основания для суда…

– Позвольте! Но кто говорит о суде? – изумился Крушинский.

– Как кто? – неожиданно обиделась Пуговкина. – А вы про что же говорите? Все говорят, что поведение Бессоновой предосудительно…

– Однако ж это странно. Я, право, не понимаю…

– Не понимаете, потому что молоды, – отрезала фельдшерица, усмехаясь, – дело ясное. Этот ваш Туманов довел свою жену Бог знает до чего. Я у нее третьего дня была. Она совсем идиоткою стала: на пяльцах щелками покров какой-то для церкви вышивает. Тоже хороша! Ах, уж эти добровольно-следующие! Да и вообще бабы! Не люблю баб… Да и Бессонову эту. А вы ничего не знаете про документ?

– Какой документ?

– В том-то и дело, что я сама не знаю, какой и у кого он в руках. Знаю только, что есть такой документ, и от него все зависит.

– Что же зависит, Агриппина Афанасьевна? Я понять не могу.

– Я сама не знаю. Секрет большой, – шептала Пуговкина, наклоняясь к самому уху Крушинского, – одно только знаю, что документ этот большой важности и что в этой истории Бессонова замешана.

– Неужели и вы не могли узнать, в чем дело?

– Не могла. Я у Вереева была, у Прилуцкого была, стариков наших всех обегала. Никто не знает. И Жмуркин не знает. А Хиврин с утра до ночи пьян: с ним разговаривать невозможно. Вот разве Мяукин знает. Только он такое поет, что уши вянут: я ничего понять не могла. Дегенерат какой-то… А все-таки у него задние мысли есть. Я не удивлюсь, ежели документ у него-то именно и окажется…

– Ах, и я скоро сойду с ума, – сказал Крушинский, негодуя, – вокруг бедлам какой-то…

– Бедлам! Бедлам! – согласилась Пуговкина и стремглав бросилась на другую сторону улицы, увидя Туманова.

Но Туманов так сосредоточенно о чем-то думал, что не слышал, как позвала его зычным басом взволнованная Пуговкина. Не оглядываясь, он шел куда-то, и даже Пуговкина не решилась его преследовать.

– Крушинский! Крушинский! – крикнула она.

Но молодой человек повернул уже за угол и тоже спешил уйти.