Том 6. Рассказы и повести

– В самом деле бедлам какой-то, – гневно заметила дородная девица и стала соображать, куда бы теперь пойти поболтать о последних событиях.

XI

Туманов сам не заметил, как очутился в заколдованном круге. Иначе он не умел назвать то, что было у него в душе и вокруг него. Теперь ему казалось, что вся его прежняя жизнь была лишь предварение настоящей жизни. Его отношение к Лидии Николаевне, его занятия наукою и годы ссылки – все это было лишь первоначальный опыт, а то, что он чувствовал теперь, был опыт предпоследний… Вот еще немного дней, немного сновидений, и вот, наконец, придется отвечать – кому? И что за вопросы ему поставят?

Туманов прекрасно понимал, что он дурной человек, что ни воли, ни смелости, ни даже способностей настоящих в нем нет, и что шепот, который он слышал у себя за спиною, совсем не злая шутка, а простая и суровая правда.

– Мертвец! Мертвец!

Он и сам себя называл мертвецом, ломая по ночам свои пальцы в отчаянии, холодном и безысходном. Что дает ему право так свысока смотреть на товарищей? Откуда эта нелепая мысль о превосходстве? Неужели эти сны наяву могут оправдать такое надменное отношение к миру?

А, может быть, эти сны наяву совсем не откровение и ничего нет в них подлинного? А, может быть, это «явление психопатологическое»? «Такая мысль более, чем вероятна», – думал доктор Туманов, изнемогая в злой и мучительной тоске.

– Мертвец! Мертвец!

Этот шепот чудился ему повсюду, и он не смел оглянуться, уверенный, что чьи-то неживые губы в самом деле шепчут могильные слова.

Ах, как пугали и влекли его сны наяву. Вся его жизнь подчинялась для других невидимым, а для него зримым видениям, – беззвучным, а для него внятным голосам. Он и сам не понимал, что значит это влияние таинственных сил. Он и верил и не верил в то, что они существуют вне его. Повседневность казалась ему всегда значительной не сама по себе, а по тому, что было в ней условного: все вещи, поступки, лица были для него лишь знаками, иероглифами, – и порою он как будто угадывал сокровенный смысл обыденного. Но Туманов сознавал, что этот странный опыт убивает его. Он чувствовал себя бессильным, неготовым его принять и он шептал в отчаянии:

– Мертвец! Мертвец!

Не потому ли теперь чувствует он влечение к Бессоновой? Она ведь тоже принесла в мир что-то могильное… А Лидия Николаевна? Живая ли она? И он ответил уверенно:

– Мертвая! Мертвая!

Он сам убил ее, когда она с изумлением и страхом глядела ему в глаза и слабо отталкивала его своими тогда еще худенькими детскими руками. Он убил этого ребенка жестокими поцелуями. И то, что они теперь вместе, разве это не казнь для него? Его любовь похожа на пытку. Дни, долгие дни, видеть эту бессмысленную улыбку, эти святые глаза – разве это не могильная любовь?

И все эти сны наяву в сущности воспоминания о гробах или об одном гробе. Туманов никогда не мог, как следует, сознать то, что он называл снами наяву. Он только твердо знал, что это как-то связано с женственным, но как именно, он не знал и боялся больше всего вот этого женственного. Он чувствовал, что его опутывает какая-то голубая паутина, но тончайшие нити крепче железа и порвать их невозможно. И ему страшен был этот голубой плен.

– Воспоминание об одном гробе!

«Вот в чем смысл и тайна моей жизни», – думал Туманов.

Он вспомнил, как несколько дней тому назад, стоя на берегу Лены, он обратил внимание на голубую мглу, завесившую один из ближайших островов. Почему-то эта туманная завеса показалась ему особенной. И несколько мгновений он был уверен, что за этою завесою таится нечто небывалое, что надо спешить туда, что можно еще спасти кого-то, кто погибает сейчас.

Ему представилось, наконец, что там стоит гроб, а в гробу спит девушка и надо разбудить ее.

Туманов прекрасно сознавал, что это сумасшедшая мысль, однако, он бросился тогда искать лодочника… Он случайно ни одного не нашел в тот час, но ведь он мог найти. Что же тогда? Он поехал бы в лодке на этот пустынный островок?

– Это болезнь! Болезнь! – шептал тихо Туманов.

Однажды к нему пришел Мяукин. Это было неожиданное посещение. Он вошел на цыпочках, кланяясь и приседая, с обычными ужимками, роняя пенсне и снова его ловя своими обезьяньими руками, которые всегда были у него выставлены вперед, несоразмерно большие, с длинными цепкими пальцами.

Лидия Николаевна вышла к нему. Они встретились в первый раз и, кажется, произвели друг на друга некоторое впечатление. Она поразила его своим боярским костюмом, лебединою плавностью жестов и необщим выражением лица. Он показался ей занятным, и ей хотелось успокоить как-нибудь этого вертлявого человека, но он – юркий и неугомонный – продолжал суетиться и болтать. И ее старания были тщетны.

– Богдан Юрьевич выйдет сейчас, – сказала Лидия Николаевна, разглядывая названного гостя, – а вы подождите, присядьте… Ах, Господи! Да зачем вы так ногами семените? Это вы всегда так?