Том 6. Рассказы и повести

– Я не смею напоминать вам о моей любви, – сказал Крушинский, когда он и Ольга Андреевна уже подошли к ее дому, – но я прошу вас: не говорите пока решительного нет!

– Зачем вы начинаете опять, Валентин Александрович, этот напрасный разговор! Поймите вы, наконец, что я не могу любить… Вообще не могу… Я не жива и не могу быть живой… Нет, нет…

– Вы враждебно ко мне относитесь?

– Совсем не враждебно… Но вы не знаете, какая я. Я хуже, чем вы думаете.

– Я не хочу, чтобы вы были иною.

– Вы не сказали бы этого, если б лучше меня знали… Прощайте…

– Я не хочу, я не могу, – пробормотал он, когда косоглазая якутка-подросток отперла дверь и Бессонова уже стояла на пороге.

Ольга Андреевна медлила войти в дом, держась за ручку двери.

И Крушинский не спешил уходит. Его высокая фигура казалась плоскою, как будто картонною. А лицо, зеленовато-белое от луны, похоже было на мертвую маску.

Нахмурив свои тонкие брови, несколько мгновений Ольга Андреевна разглядывала лицо юноши и, наконец, улыбнулась странно и еще раз внятно сказала:

– Прощайте!

Босоногая девчонка-якутка провела Ольгу Андреевну в ее комнату. Там много было ларей, и нагромождены были какие-то сундуки в углу; натоплено было жарко; перед образом Николая Чудотворца горела лампадка; на красном комоде стояло круглое зеркало.

Ольга Андреевна заперла дверь. Сквозь неплотную штору проникал в комнату лунный свет, всегда тревоживший Ольгу Андреевну. Она стала на стул и занавесила окно платком, но наверху все-таки оставалась щель и оттуда лучился этот призрачный и мучительный свет. Она чувствовала, что уже не в силах бороться с ним.

– Как я устала, Господи! – прошептала Ольга Андреевна, ложась в постель и закрывая глаза.

И тотчас же она почувствовала, что, несмотря на усталость, ей не придется заснуть в эту ночь. Луна и смутные мысли волновали ее. «Что такое – вся эта странная жизнь, здесь, посреди таежных дебрей, на этих пустынных берегах? – думала Ольга Андреевна, изнемогая в какой-то непонятной тоске. – И кто эти люди вокруг меня? Зачем я не говорю правды Крушинскому? Я говорю ему: нет, нет… Но он не верит и надеется…»

Ольга Андреевна почувствовала, что ей холодно. Она поднялась с постели и хотела подойти к сундуку, на котором лежала шуба, чтобы накрыться ею, но неожиданно для себя пошатнулась и прошептала в испуге:

– Господи! У меня лихорадка.

Лежа в постели под одеялом и шубой, она продолжала дрожать. Ноги у нее стали тяжелыми, как будто к ним привязали гири.

– Алдан… Алдан… Экспедиция на Алдан, – бредила Ольга Андреевна и, сознавая, что бредит, старалась не повторять этих ненужных ей слов, но язык и губы не слушались ее:

– Алдан… Алдан…

От лампадки, мерцавшей тихо, поплыли круги и кольца, красные и золотые. Все заволоклось легким туманом.

Но время от времени из тумана возникали чьи-то лица, плоские, как будто нарисованные на картоне, Ольга Андреевна вглядывалась в них, стараясь угадать, кто это.

Закивал длинный белый нос в пенсне, и теноришко замяукал что-то о богоподобном пролетарии; плоский, как будто вырезанный из картона, Крушинский беззвучно шевелил своими картонными губами; дрожала тут же красная бороденка Волкова…

– Ах, ноги тяжелые какие, – пробормотала Ольга Андреевна и попыталась поднять голову с подушки.

В постели, на ногах ее, сидела черная птица – Анастасия Дасиевна Чарушникова. Потом она стала расти, пухнуть и покрыла Ольгу Андреевну своими черными крыльями.

– Не хочу, не хочу! – простонала Ольга Андреевна.

Теперь кто-то иной подошел к ней и наклонился низко.

– Кто это? – спросила она тихо, предчувствуя, что это Валерий Вербовский.

Это был он – такой же рот красный, наглая улыбка и тайный страх в глазах – все как тогда, четыре года тому назад.

«А он зачем здесь?» – подумала она в ужасе и хотела крикнуть, чтобы он ушел.

А Валерий Вербовский стоял молча, но Ольга Андреевна знала, о чем он думает. Его мысли казались ей маленькими розовыми червяками. Они шевелились и скручивались, и она как-то понимала, что это значит. Словами это было трудно выразить, но приблизительно выходило, что он думает так: я доволен, потому что Ольга лежит в постели и летучая мышь огромная покрыла ее крыльями. Пусть Ольга лежит недвижно. Это хорошо. Пусть, пусть…

Ольга Андреевна сделала усилие и спустила ноги с кровати. Черная мышь-птица, Анастасия Дасиевна, соскользнула с постели и черным клубком покатилась в угол. Красный рот Вербовского поплыл назад к стене.

– Ты и теперь меня боишься? – спросила Ольга Андреевна, улыбаясь.

Он быстро нагнулся и куда-то исчез.

«Я больна! У меня бред!» – хотела крикнуть Ольга Андреевна, и упала опять в постель.

IV

В то время, когда Бессонова так тяжело и мучительно бредила в своей комнате, Анастасия Дасиевна Чарушникова спешила по темным горбатым улицам к себе домой. Она вздрогнула и насторожилась, как зверок, когда услышала позади себя торопливые шаги и чей-то тревожный голос, называвший ее по имени.

Это был Станислав Казимирович Прилуцкий.

– Как я рад, что догнал вас, Анастасия Дасиевна, – пробормотал Прилуцкий, по-видимому, взволнованный чем-то.