Том 6. Рассказы и повести

Ему мерещилась какая-то шумная толпа в освещенном зале, там, в городе; он слышал шелест шелка и неверные шаги дамы в черном. Быть может, Бессонова была там? Не она ли прошла тогда мимо него, как-то нетвердо ступая, как будто не привыкла она ходить по земле… «Большая птица с раненым крылом», – подумал тогда Туманов. Не ее ли это была тонкая рука сжимавшая черный пернатый веер? Не она ли потом возникла перед ним на улице в синем тумане, когда оранжевые круги фонарных огней длинною цепью протянулись вдоль моста перекинутого через темный канал?

Но эта нить воспоминаний оборвалась. Возникли какие-то странные паутинки мыслей и ощущений. Неожиданно стала звучать в душе музыка, что-то похожее на вступление к гайдновской оратории «Сотворение Мира» – какие-то волокна, протянувшиеся от скрипичных струн. Голубые волокна первоначальной туманности закружились, завились в душе доктора. И как-то совсем естественно и обыденно появлялась из туманности голова Мяукина, и его большой нос в пенсне кивал, и глаз щурился, и Мяукин говорил, говорил очень быстро, намекая на какие-то события. Потом исчез и Мяукин, и только тогда очнулся Туманов и увидел перед собой лицо Бессоновой.

– Сердце! Сердце ее послушайте, доктор, – тараторила Чарушникова и тянула Туманова за рукав.

Через полчаса, сделав необходимые указания, доктор Туманов вышел из стебутовского домика.

VII

Пигасий Иванович проснулся в одиннадцатом часу. Заметив, что на нем сапоги и пальто, он поморщился кисло, припоминая вчерашние обстоятельства.

– Матрена Савельевна! – позвал он тихо, полагая, что жена в соседней комнате.

– Ее здесь нету, – отозвался Жмуркин, – просыпаться пора…

– Испить бы, – пробормотал Хиврин стыдливо.

Он с трудом поднял голову, спустил ноги с постели и побрел в мастерскую.

Жмуркин сидел на столе, по-турецки, и шил сюртук. Очки, спустившиеся на кончик носа, придавали ему вид сосредоточенный и важный. Демьян Касьянович Жмуркин был человек серьезный: он чрезвычайно уважал науку, понимая, впрочем, ее на особый лад. Любил он все житейские дела объяснять «научно», «согласно данным естествознания».

И на этот раз он был верен себе и сказал угрюмо, поправив очки на носу и гневно посмотрев на товарища:

– Алкоголь размножает в животе микробы. От этих микробов бывает внутреннее воспаление и перерождается серое вещество мозга. В результате человеческие функции бывают неисправны. Вы, Пигасий Иванович, являетесь, так сказать, живым экспериментом в этом роде.

– А Матрена Савельевна где? – спросил Хиврин, не возражая на речь товарища.

– Мы с вами, слава Богу, не мистики, – сказал строго Жмуркин, – что незримо, значит, того и нету. Из ничего ничего не бывает. Отсутствие Матрены Савельевны научный факт.

– А где же спала Матрена Савельевна? – недоумевал Хиврин.

– Наука недостаточно точно исследовала женскую психологию, – заметил Жмуркин, не желая, по-видимому, отвечать прямо на вопрос Пигасия Ивановича, – однако есть основание думать, что особы женского пола склонны к фантастическому, подобно детям и стихотворцам. Впрочем, революционеру не следует унывать ни при каких семейных невзгодах.

Сообразив что-то и багрово покраснев, Хиврин стукнул по столу кулаком и крикнул:

– Жена мне Матрена или не жена? Откровенно говоря, Демьян, я в этом деле предчувствую подлость.

Жмуркин нахмурился и нехотя возразил:

– Нарушение наших интересов – результат классовой борьбы. Общие условия буржуазного общества оказали вредное влияние на половые отношения. Я до сих пор, кстати сказать, не пил чаю. Касательство к самовару была ежедневная функция Матрены Савельевны.

– Я ей покажу кузькину мать, когда она вернется, – процедил сквозь зубы Хиврин, влезая на стол и усаживаясь на нем по примеру Жмуркина по-турецки.

– К вам можно, товарищи? – прогремел чей-то бас в сенях.

На пороге стояла Агриппина Афанасьевна Пуговкина.

– Я сейчас была в серапионовской лавке, мыло там покупала, – сказала Пуговкина, усаживаясь на табурет и снимая шляпку, – а не зайти ли мне, думаю, к Коробанову, и зашла…

– Ну, и что ж? – спросил Хиврин, нахмурясь.

– Видела супругу вашу, – сказала Пуговкина, – они там вдвоем гнездо вьют. Идиллия!

– То есть как же это – гнездо?

– Да вы что? В самом деле не понимаете? – пробасила Пуговкина, изумляясь.

– Безмерное употребление алкоголя ослабило умственные способности Пигасия Ивановича, – заметил Жмуркин.

– Признаюсь, я этого не ожидал, – молвил угрюмо Хиврин, слезая со стола, – что ж вы мне посоветуете, Агриппина Афанасьевна?

– Посоветую не бабиться и не хныкать. Женщина, надеюсь, не раба. А насильно мил не будешь. Я идиллии не люблю, но если господину Коробанову и вашей супруге угодно влюбляться, это их частное дело. Не правда ли, товарищ Жмуркин?

– Так-то оно так, – сказал нерешительно Демьян Касьянович, – только я думаю, что и в этом деле надлежало посоветоваться с колонией.

– Ну, нет! – захохотала Пуговкина. – Если я за кого замуж пойду, у колонии разрешения не стану брать.