Том 6. Рассказы и повести

Бессонова опять начала бредить и металась по кровати, не понимая, где она и кто около нее.

Иногда она просила пить, и тогда Чарушникова подносила ей стакан с водою, низко нагибаясь к ее лицу и разглядывая больную своими круглыми совиными глазами, как будто в самом деле, как сова, худо она видела при дневном свете.

Наконец, пришел доктор Туманов. Чарушникова встрепенулась и бросилась к двери, загородила ему порог, бормоча что-то и увлекая его в сени.

– На минуту! На минуту, товарищ, – шептала она, повиснув у него на руке, – ах, мне надо предупредить вас и рассказать вам в чем дело.

– Я слушаю, – сказал Туманов, отступая и с любопытством вглядываясь в странную горбунью, давно уже ему известную, но всегда казавшуюся загадочной.

– Заболела эта девушка… Понимаете? Та, что приехала вчера… Бессонова заболела… Сама Бессонова…

– Я слышал, что везут к нам Бессонову. И о прошлом ее слышал немного. Но почему так таинственно вы о ней говорите?

– О ней? А как же о ней говорить? А, впрочем, я другое хотела сказать. Ее надо лечить, надо спасти… Понимаете? И я думаю, товарищ, что лекарства не помогут здесь, то есть, если и помогут, то не совсем. Вы, именно вы должны сделать что-нибудь для нее. Только каким-то усилием воли – я думаю вашей воли – можно одолеть ее болезнь.

– Я не совсем понимаю вас, – нахмурился Туманов. – Вы позволите посмотреть больную?

– Можно, можно, конечно! – засуетилась Чарушникова, не пропуская, однако, доктора в комнату и даже цепко схватив его руку костлявыми пальцами.

– Можно, можно, конечно! – повторила она, криво усмехаясь. – Только она такая… Очаровательная…

– Что такое? – сказал Туманов. – Вы говорите что-то непонятное…

– Ах, не уходите! Не уходите! – прошептала Чарушникова, хотя Туманов и не собирался уходить. – Нет, нет! Вам придется выслушать ее сердце… Я боюсь за ее сердце… И вообще… У нее жар и бред.

И она повлекла доктора к больной.

Бессонова лежала в постели, выпростав из-под одеяла руки, тонкие и бледные. Ее зеленовато-серые глаза были влажны, и на лице то загорался, то угасал нежный румянец.

– Я вам доктора привела, очаровательница! Он вам сердце послушает, – суетилась Чарушникова около больной.

Но Ольга Андреевна безучастно смотрела на доктора, не замечая его, по-видимому.

Туманов взял руку Бессоновой и вынул часы. Неровно и торопливо бился пульс больной под холодными пальцами доктора. Уже прошло полминуты, уже шестьдесят ударов насчитал Туманов, а все еще рука больной была в его руке и он пристально вглядывался в этот профиль египетский, в эту корону рыжеватых волос и в эти губы, на которых змеилась такая непонятная улыбка.

Что-то было мертвое и тяжелое в этом пристальном взгляде доктора.

– Сердце, сердце ее послушайте! – опять засуетилась Анастасия Дасиевна.

– А не послать ли за Кезельманом? – спросил нерешительно Туманов, вставая и отходя от постели.

– Что вы! Господь с вами! – испугалась Чарушникова. – И думать не смейте. Я вам говорю: только один вы и можете ее спасти!

Больная заметалась в постели, заметив доктора и, должно быть, приняв его за другого.

– Как хочешь, Валерий… Мне все равно… Но какие пустые глаза! Какие робкие глаза! Вот это ужасно…

Чарушникова, услышав эти несвязные слова, широко открыла и без того большие круглые глаза свои и поспешно обратилась к Туманову:

– Ведь так услышишь, пожалуй, чего и слушать не надо…

– Молчание страшнее слов, Анастасия Дасиевна, – сказал не совсем кстати Туманов, отвертываясь и смущаясь почему-то.

– Страшнее, страшнее! – залепетала Чарушникова.

Туманов сел в кресло и задумался. И Анастасия Дасиевна присела на краешек стула и впилась глазами в болезненное лицо доктора. Он не носил бороды и усов, и от этого все морщины, уж означившиеся около утомленных губ, были явственно видны. Вьющиеся светлые волосы, прямой и строгий профиль и прекрасно очерченный рот делали лицо его привлекательным. Но что-то мертвое и жуткое было в его остановившемся взгляде. И многие увидев эти стальные и уже чуть тусклые глаза, отходили от него, шепча: «Мертвец…»

Иные уверяют, что в голове мертвеца даже погребенного, в гробу, под землею, возникают иногда мысли. И насмешливо-мрачные философы стараются даже обосновать свое предположение «научно», уверяя, что под влиянием процесса разложения некоторые клетки мозга как бы оживают на мгновение, и тогда мертвецы что-то вспоминают, и какие-то обрывки сознания ведут под мертвым черепом свой дикий и ужасный хоровод. Это, конечно, лишь парадокс и горькая шутка – не более. Но у живых мертвецов бывают порою такие судорожные движения в душе, такой хаос воспоминаний и предчувствий, что все это очень похоже на могильную фантастику, придуманную невеселым насмешником. И нечто подобное творилось в душе Туманова, когда он сидел у постели Ольги Андреевны. Ему казалось, что где-то он видел этот египетский профиль и эту сумасшедшую улыбку, но он не мог сообразить, было ли то во сне или наяву… Оцепенение, в которое неожиданно впал Туманов, было похоже на гипноз. Как будто Анастасия Дасиевна, размахивая своими руками, навеяла на него сон.