Том 7. Последние дни

Показывается Мойка перед домом, где пушкинская квартира. Ночь. Скупой и тревожный свет фонарей. И медленно начинает плыть дом, но останавливается раньше, чем показались окна пушкинской квартиры. Летит снег. На набережной появляются Кукольник и Бенедиктов.

Кукольник. За мной, Владимир!

Бенедиктов. Ох, не задавили бы нас.

Кукольник. Следуй за мной!

Тотчас показывается конный жандарм и выбегает квартальный.

Квартальный. Виноват, господа, нельзя. Вы куда?

Кукольник. Почему вы преграждаете нам путь, господин офицер? Мы ко гробу господина Пушкина.

Бенедиктов. Поклониться.

Квартальный. Извините, не могу. Прошу повернуть. Доступа нет больше. Извольте посмотреть, что делается.

Бенедиктов. Нестор, идем назад.

Кукольник. Но позвольте...

Показывается плохо одетый человек и за спиной квартального пробегает.

Квартальный. Куда ты? (Бросается вслед за человеком.)

Жандарм. Назад, назад, не приказано!

Кукольник. Ну, что ж, ежели нельзя, так нельзя. Попрощаемся и тут. Сними шапку, Владимир.

Бенедиктов

. Голова озябнет.

Кукольник (сняв шапку). Прощай, Александр! Ты был моим злейшим врагом! Сколько обид и незаслуженных оскорблений я претерпел от тебя! У тебя был порок — зависть, но в сию минуту я забываю все это и, как русский, душевно скорблю об утрате тебя! Прощай, Александр!

Бенедиктов приподнимает шляпу и крестится.

Мир твоему праху!

Дом начинает плыть. Появляются окна пушкинской квартиры. Окна налиты за занавесом светом. Домовая арка. Толпа народа теснится и гудит. В толпе квартальный, полицейские и конный жандарм.

Квартальный. Да не велено, говорят! Назад! Назад!

В толпе слышны возгласы:

— Да помилуйте, я в этом доме живу!

— Что же такое, до собственной квартиры невозможно протолкаться!

— Позвольте пройти!..

— Голландец застрелил.

— Ничего не голландец, кавалергард!

— Что врать-то? Француз.

— Наших, стало быть, иностранцы почем зря могут бить.

— Лекаря немцы! Ну, натурально, залечили русского!

— Я жаловаться буду, квартирую я в этом доме!

Посол (стиснут толпою). Pardon, messieurs, pardon!.. Виноват.

Квартальный. Извините, господин, нельзя!

Посол. Я посланник Франции. (Распахивает шубу, показывает ордена.)

Квартальный. Пропусти его превосходительство! Иваненко, осаживай их!

Пропускают посла. В толпе возгласы:

— Это что такое? А почему нашим нельзя?

— Русские не могут оплакать своего великого согражданина!

— Они ухлопали, их и пущают!

Внезапно из толпы выделяется фигура в студенческой форме и поднимается на фонарь.

Студент. Тише!

Толпа несколько стихает.

Не тревожьте прах поэта! Слушайте! (Снимает фуражку, проворно вынимает из кармана листок, читает.) Не вынесла душа поэта позора мелочных обид!

Толпа молчит. Полиция от удивления застыла.

Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и... убит!

Квартальный (отчаянно). Господин, что это вы делаете?!

Возглас в толпе: «Шапки долой!»

Студент. Убит! К чему теперь рыданья, похвал и слез ненужный хор? И жалкий ле...

Пронзительно засвистели полицейские.

Квартальный. Иваненко! Снимай с фонаря!

Студент. Не вы ль сперва так долго гнали!!

Полиция свистит сильнее. Женщина в толпе крикнула: «Убили!»

Угас, как светоч, дивный гений!..

В домовой арке возникает Ракеев.

Ракеев. Эге-ге-ге! Эй, арестовать! Пономарев!

Крик в толпе: «Беги!»

Студент. Его убийца хладнокровно навел удар! Спасенья нет!

Жандармы устремляются к фонарю. Толпа шарахнулась и взревела. Студент исчез в толпе бесследно. За сценой крик. «Держи его!».

Ракеев. Тесните толпу! Ты что зеваешь?

Жандармы и полиция теснят толпу. Очистилось пространство. Сразу стихло. Вдруг подворотня за аркой начинает наливаться светом от свечей. Из дверей, выходящих в подворотню, показались чинно первые жандармские офицеры, и потекло приятное, печальное пение хора. Показались первые свечи. Темно.

(Занавес)

...Ночь. Глухая почтовая станция. Фонарь. Свеча. Огонь в печке. Стол. Лавка. Самовар. За окном — вьюга. Смотрительша припала к окошку, что-то рассматривает. За окошком мелькнул свет фонарей, глухо послышались голоса. Дверь раскрывается. Первым входит станционный смотритель в шинелишке, с фонарем в руках и пропускает вперед себя Ракеева и Тургенева. Оба они запорошены снегом. Смотрительша кланяется.

Ракеев. Есть кто на станции?

Тургенев распахивает шубу, бросается к огню, греет руки.

Станционный смотритель. Никого нету, ваше высокоблагородие, никого.

Ракеев (всматривается). А это кто?

Станционный смотритель. Жена моя, супруга, ваше высокоблагородие.

Тургенев. Что это, чай? Налейте мне стакан, пожалуйста.

Ракеев. И мне стакан. Только поскорее.

Смотритель наливает два стакана.